Глаза Лидочки сияли, смеясь. Аркадий Михайлович и не предполагал, что в этой простенькой на вид девчонке столько юмора.
— А Серафиму-то Григорьевну Панфиловна не вовлекала в свою секту? — на всякий случай спросил Баранов.
— Что вы, Аркадий Михайлович! Как вы могли подумать такое? Серафима Григорьевна такая передовая женщина, у нее на все такие твердые взгляды и такие серьезные суждения. Она сама по себе секта.
— Да ну? И какая же? — улыбнулся Баранов меткому сравнению.
— Об этом вам лучше поговорить с моим братом или с Мишей Копейкиным. Они уже имеют право голоса, а я только паспорт получила. Я пока еще безголосый человек, и мне можно думать, но не очень разговаривать о взрослых делах. Не так ли?
Теперь смеялись не только ее глаза, но и вся она, кажется, даже пальцы и даже часы «Заря» на ее руке. Знает ли обо всем этом Василий? Знает ли он характер своей дочери? Знает ли он мысли Лидочки? Или она для него все еще ребенок?
Эх, Василий, Василий, всем, даже детям, многое понятно в обстановке, в которой ты живешь, и только тебе кажется, что ничего не происходит в твоем доме!
— Лидочка, я понимаю, — продолжал Баранов разговор, — тебе трудно быть откровенной со мной и говорить об отце, об Ангелине Николаевне. Это хорошо, что ты рассказала мне о Панфиловне. Но я хочу знать о тебе, о твоей жизни, и не ради праздного любопытства. Может быть, надо тебе в чем-то помочь? Скажи мне прямо.
На это Лида ответила, не иронизируя, не прячась:
— Мне ничуть не трудно быть откровенной с вами. Даже необходимо. И мы уже советовались с Ваней и Мишей Копейкиным и решили обязательно воспользоваться вашим приездом, чтобы…
— Чтобы что?
— Только вы это можете сделать для нас… для меня… нет, не для нас, а для папы…
Баранов обрадовался такому повороту в разговоре:
— Я готов, Лида. Скажи, что я могу для тебя сделать?
— Нет, нет, нет… — поспешно возразила Лидочка. — Для меня самой ничего не надо. Вы не думайте, что мне плохо живется. Это только со стороны я выгляжу какой-то Золушкой… И никакая я не Золушка! Я могу и уйти и оставить всех этих коз, свиней и кур. Ваня наш очень хорошо зарабатывает, он ведь уже третий подручный сталевара. А у моей бабушки пенсия большая. Мы совсем ни в чем не нуждаемся… Да, да, не нуждаемся. Как и Копейкины тоже…
— Так почему же, — недоумевал Баранов, — ты веники вяжешь, встаешь чуть свет, в доме работаешь без отдыха?!
— Для отца. Я люблю отца, Аркадий Михайлович. Я его люблю, может быть, больше, чем мою бабушку. И Ваня любит. Он так им гордится! Отец очень хороший. Он превосходный человек. Вы слышите: превосходный! И я никому не позволю… Вы слышите: никому не позволю даже сомневаться в этом… Ему только надо бы… надо бы немножко помочь…
