Борода-то, борода...
Отворяйте ворота!
Но от самых от ворот
Получили поворот!
Туркманы были так посрамлены, так унижены, что не могли и глаз поднять.
Как еще ноги держали бедного Деде-Будага, как у него сердце не разорвалось...
Они смекнули, кто затеял этот унизительный балаган.
Свита, челядь дивились крутости шахбану.
Она смотрела из-за занавески, слышала улюлюканье и шептала: "Скатертью дорожка!"
Мать
Ужасная весть с быстротой молнии разнеслась по Казвину.
Скорбь, негодование, отчаянье, страх, тревога... всяк переживал трагедию по-своему.
Убийцей был брадобрей Рзагулу. Убитый - шахзаде.
Кто направлял руку убийцы? Кто так люто мог ненавидеть достойного, доброго, благородного шахзаде? Кому мешал нас ледник престола?
Многие надеялись, что, придя к власти, Гамза Мирза собьет спесь с иных зарвавшихся, строптивых эмиров, которым и шах был не указ.
... Убийца был схвачен. Предстояла казнь. Народ стекался на дворцовую площадь, где возвели виселицу. Поодаль соорудили помост, на котором установили трон. Отсюда отец убитого шахзаде - шах Мохаммед и Хейраниса-бейим будут взирать на казнь.
Гамза Мирза был первенцем, старшим из четырех братьев. Ему и полагалось стать наследником престола. Но судьба распорядилась иначе, и этот жребий выпадет другому сыну, Аббасу Мирзе, Шах Аббас Первый, чье имя овеяно легендами...
Злодейство совершилось накануне. Шахзаде, выехавший на охоту, пострелял дичь, затем позабавился игрой "човкан"1 и сделал привал в близлежащем селе, чтобы помыться в бане и побриться... Во время бритья брадобрей Рзагулу, по велению Амир-хана, исполнил черную роль Азраила...
Убийца был схвачен и пешком приведен в столицу...
... На площадь валом валили простолюдины, торговцы, по закрывавшие лавки, зеваки, ребятня, женщины.
Пока не появилась придворная знать, именитые ханы, аксакалы.
Взрослые сердито прогоняли расшумевшихся детей, иным шалунам доставались и подзатыльники.
На площади уже лились слезы.
Но великая скорбь царила во дворце. В покоях шахбану голосили плакальщицы, служанки, горничные, окружившие ее, царапали себе лицо, били себя в грудь и выли.
Хейраниса-бейим среди этих рыдающих, убивающихся женщин казалась окаменевшей. "Мехти-Улия" - так назвал ее муж. - "Святая колыбель". В лоне сей колыбели взращенный, взлелеянный любимый сын пал от руки убийцы.
Глаза у нее оставались сухими.
Непосвященный мог поразиться.
Но знающие ее нрав не удивлялись, что шахбану не рвет на себе волосы, не терзает себе лицо, как все тюркские матери, которых постигло горе.
