Входит Атакиши с маленьким сыном Севиль.
А т а к и ш и (поет).
И сжатое желтое просо
Руками старух безголосых,
Кистями богатое просо,
Все в жертву тебе, о дитя!
Гюлюш. У кого ты этим словам научился, папа?
Атакиши. Эти слова еще матушка твоя певала.
Севиль. И ты так хорошо их запомнил?
Атакиши. Много я их знал, да перезабыл. (Лаская ребенка, продолжает напевать ему.)
И кони, что топчут посевы
(Эй, сони табунщики, где вы?)
И вдовы, и старые девы,
Все в жертву тебе, о дитя!
Гюлюш (смеясь). Вот это хорошо! Почему же только девы, и то старые? А мужчины?
Севиль. Мужчина - опора дома. А женщина что? Приткнется в угол, точно мешок с золой. Ни богу свечка, ни черту кочерга... Только знаешь, дядя, такие песни Балашу не нравятся. Говорит, это мужицкие песни... Надо, говорит, "баюшки" петь...
Атакиши. Что из того, что мужицкие? Видать, переучился, да ума решился. Это что же такое - "баюшки"?
Севиль. Не знаю. Я просила его научить меня, но ему все некогда.
Гюлюш. Требовать он время найдет, а учить - некогда.
Атакиши. Ну, да ладно. Раз не нравится, не будем петь. Уж стемнело. Возьми-ка ребенка, а я за водой схожу.
Севиль. Не надо, дядя. У тебя рука больная. Уж лучше я кого-нибудь пошлю...
Атакиши. Что ты, дочка! Экая мудрость - воду таскать. Скучно мне без дела. Я в жизни без работы не сидел. А теперь ничего не поделаешь. Искалечила мне руку проклятая машина, домоседом сделала. Не то бы я...
Севиль. И зачем это, дядя? Слава богу, нужды не имеем.
Атакиши. Не в нужде, дочка, дело. Уж таков закон: коли человек в доме без заработка, его ни во что не ставят. На что мать, и та больше любит того сына, который больше зарабатывает. Да разве я такой был? Помню, в молодости с твоим отцом, с Бабакиши... Хороший мужик... Давно не видел шельму...
Севиль. И я шестой год не видела...
Атакиши. Тогда он был словно откормленный осленок. Да... Мы с ним в лес по дрова ходили. Видишь вот эту руку? Вот какие деревья с корнями вырывал из земли. А дубинка моя! Скалы дробила. Как-то, помню, хватил Гасана по мягкому месту, да так, что ровно два месяца ему сырое тесто прикладывали. Еле выжил. Да, дочка. Были времена... А теперь проклятая машина сгубила меня... У сына приживальщиком, дармоедом стал. Каждый кусок горечью пропитан.
Севиль. Ради бога, дядя, перестань... Аж сердце сжалось. Услышит Балаш такие речи - осерчает. От кого же человеку и помощи ждать, как не от сына?
Атакиши. Это-то верно, дочка. Плохо ли, хороша ли - все-таки сын. Только я с детства привык к самостоятельности. Я и у бога рабом не был. Следы от копыт моей лошади небось и по сей день с гор и долин не стерлись. Ах, если бы рука моя работала! Теперь одно у меня осталось утешение - ведро воды да вязанка дров. Хоть этого меня не лишайте.
