Между тем эти новые черты проявлялись в Кэтрин все яснее.
— Не надо вам больше встречаться с мистером Таунзендом, — сказала она. — По-моему, так нельзя.
Со всей величавостью, на какую она была способна, миссис Пенимен поднялась с места.
— Уж не ревнуешь ли ты ко мне, дитя мое? — спросила она.
— Ах, тетушка! — прошептала Кэтрин, краснея.
— Ну так не тебе учить меня, что можно и что нельзя.
Однако на сей раз Кэтрин проявила твердость.
— Обманывать нельзя, — заявила она.
— Кого-кого, а уж _тебя_ я не обманула!
— Но я дала слово отцу…
— Ну разумеется, ты дала слово отцу. А вот я ему никаких обещаний не давала.
На это Кэтрин нечего было возразить, и она промолчала.
— Я думаю, мистеру Таунзенду это тоже не нравится, — сказала она наконец.
— Не нравится встречаться со мной?
— Во всяком случае, тайно.
— Мы встретились не тайно — там полно людей.
— Но ведь место-то было тайное, где-то на Бауэри.
Миссис Пенимен скривилась.
— Мужчины это любят, — заметила она, помолчав. — Уж я-то знаю, что нравится мужчинам.
— Если бы отец узнал, ему бы это не понравилось.
— Ты, что же, собираешься рассказать ему? — поинтересовалась миссис Пенимен.
— Нет, тетушка, не собираюсь. Но прошу вас больше этого не делать.
— Другими словами, если я снова встречусь с ним, ты расскажешь отцу так прикажешь тебя понимать? Я не разделяю твоего страха перед моим братом. Я всегда умела за себя постоять. Но больше я, конечно, ничего для тебя делать не стану. Какая неблагодарность! Я знала, что тебе не свойственны душевные порывы, но считала тебя решительной натурой и объявила твоему отцу, что он в этом еще убедится. Я в тебе разочаровалась — но отец, конечно, останется доволен!
Сказав так, миссис Пенимен сдержанно кивнула племяннице и удалилась к себе.
Кэтрин сидела одна у камина в гостиной — видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его — значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась — не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду — она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности — так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь.
