— Ну, смог, — промелькнуло в его мозгу.
Дочитав наговор, наш герой вытер со лба пот (почему-то холодный), уменьшил громкость приемника и стал ждать петушиного крика. Он должен был злиться на себя, на домового, на эту идиотскую ситуацию — но злости не было. Вообще не было никаких особых чувств.
Семен Орестович за свою довольно уже длинную жизнь видывал виды, порой и такие, какие среднестатистическому человеку вовек не увидать, да, пожалуй, и не услыхать; тем не менее убийство кошки, да еще таким невероятным способом, заставило его совесть заранее ныть. А вот убил — и нытье прекратилось. Не было ему жалко ни кошку, ни себя. Ругаться не хотелось, тем более нечистую силу вспоминать, что домовой как раз категорически запретил.
Ничего не хотелось.
Надо было просто отбыть ночное бдение, а затем — еще одиннадцать таких же. «Отнесемся к этому как к работе», — определил для себя Семен Орестович. «В экспедициях же дневальным приходилось бывать? Да еще всю ночь, да зимой! А тут — дома, в августе, благодать и растворение воздухов!».
Однако благорастворения особого — воздухов то есть — не было. Мясо варилось немытое, непотрошеное… Но и на блевоту не тянуло. Воняло, но терпимо.
Семен слушал радио, не вникая в болтовню дикторов и ди-джеев, подбрасывал в огонь полешки, пару раз подлил в котел воды… Думалось, наверное, но о чем — он понять не мог. Было не скучно, хотя и веселья не замечалось, никакой нечистой силы поблизости он не ощущал (и не рвался), — так и скоротал время, пока не услышал первый петушиный крик через три двора.
Снова надел перчатки, снял с таганка котел и отнес его в заранее приготовленную ямку. Накрыл досками, залил костер из припасенного ведра и пошел в дом.
Спать не хотелось. Хотелось помыться. Он включил колонку и стал набирать ванну.
Одиннадцать других ночей ничем не отличались от первой. Правда, на четвертый день он зверски напился, причем в одиночку, но — словно какой-то часовой механизм работал в его организме! — проснулся вовремя и с легкой головой, так что все успел, не опоздал. Нечистая сила не беспокоила, он отбыл все «собачьи вахты», как положено опытному матросу.
Когда на двенадцатую ночь запели петухи и Семен Орестович, надев перчатки, взялся за дужку котла, ему показалось, что кто-то разочарованно взвыл на разные голоса. Но обращать на это внимание он не стал, а сделал все, как суседка велел. Потом прутиком покопался в золе. Да, действительно, одна-единственная косточка. Взяв ее чистой ветошкой, в нее же косточку и завернул. Снова вымылся в ванне (теперь он делал это каждое утро), стал думать, как убить время — нетерпение его просто колотило! — и незаметно уснул в кресле.
