— А что будет, если наоборот? — хмыкнула я. — Если я не отстану? Если я буду с тобой сидеть с тобой на лавочке во дворе и скрашивать твое одиночество?
— Ты заболеешь и умрешь.
— От общения с тобой, что ли?
— От простуды! — он мученически возвел глаза в дождливое осеннее небо.
Я проследила за его взглядом и согласилась:
— Да, погодка мерзопакостная. Так что поехали-ка домой ко мне, чай с шоколадкой попьем.
Он равнодушно посмотрел на продемонстрированную плитку и пожал плечами:
— Магдалина, я тебе уже как-то объяснял, что пить чай я не могу чисто технически. И не надо за мной ходить, ладно? Не надо пытаться со мной заговорить. Скоро ты избавишься от моего присутствия, обещаю.
— Насколько скоро? — помимо воли задала я нетактичный вопрос. Хотя — все равно доброе дело не состоялось, так чего церемониться?
— Не знаю, — ровно ответил он.
— А чего тогда обещаешь? Может быть, это еще пару лет продлится, — деловито поинтересовалась я.
— Максимум месяц, — сухо ответил он. — Но думаю — в ближайшие дни все решится.
— Я надеюсь, — благожелательно улыбнулась я ему, развернулась, и, не прощаясь, пошла к машине.
А по дороге я размышляла о том, что я на месте Женьки уже бы давно билась в истерике и валялась в ногах у той, что является единственной ниточкой-связью с привычным миром. Со мной. Ибо только я его вижу.
А он меня гонит.
Да, я не могу ему помочь. Но ведь он сам себе не поможет, так хотя бы не отвергал мою руку, вместе со мной ему было бы проще пережить эту ситуацию.
Упрямство — вот имя твое, Евгений…
«Скорее, тут дело в дзен», — тяжко вздохнул внутренний голос.
«Дзен, не дзен, главное — он умный мальчик и не лезет ко мне со своими проблемами», — цинично подвела я итог и аж сама загордилась тому, какая же я все-таки сука.
«Тебе надо другой настрой, — поморщился внутренний голос. — У тебя проблемы, не отягощай душу грехами».
«Настрой, значит, другой? — задумчиво протянула я, — это можно».
И, развернувшись, я поехала на Текутьевское кладбище.
По пути я остановилась на Малыгина около «Цветочного Дождя», чтобы купить роскошнейшую корзину алых роз. Продавщицы меня знали.
— Тридцать две, как всегда? — мило улыбнулись они.
Я лишь кивнула, пытаясь протолкнуть в горле комок. Да, год назад Димке было тридцать два года, а мне двадцать восемь. Я отпраздновала с тех пор еще один день рождения, а его возраст навсегда замер.
Продавщицы меня явно жалели. Однажды я стояла за огромным кустом в кадке, ждала заказанного букета, и нечаянно услышала их разговор.
