– Само собой разумеется, я иду к больной женщине, – ответила она, не останавливаясь.
– Никуда ты не пойдешь, дитя мое, – сказал он спокойно и притянул ее к себе. – Вовсе не, само собой разумеется, что ты должна подвергать себя опасности быть раненой из-за какого-то там нервного припадка. Госпожа страдает такими припадками, и никому из нашего дома не приходило в голову оказывать ей при этом помощь. Вообще хождение в пакгауз никогда у нас не было в обычае, и я совершенно не желаю каких бы то ни было перемен в этом отношении.
Услыхав так решительно высказанную волю отца, Маргарита молча развязала и сняла платок.
Прислуга неслышно разошлась по разным дверям, служащие поспешно ушли в контору. Остался один Рейнгольд.
– И поделом тебе, Грета, – сказал он злорадно. – Теперь у молодых девушек в моде, повязав синий фартук, отправляться в бедные дома ухаживать за больными и мыть грязных детей, и ты, разумеется, тоже воображаешь себе, что Грета Лампрехт будет чудно хороша в роли святой Елизаветы. Хорошо еще, что папа не позволяет подобных глупостей! А завтра должны будут сами собой прекратиться все эти пошлости, не так ли, папа? Ведь все эти люди не могут оставаться в пакгаузе, когда там будет перестройка? Они должны будут съехать.
– Перестраивать ничего не будут, и люди эти никуда не съедут, – коротко заявил коммерции советник, а Рейнгольд, засунув еще глубже руки в карманы и еще выше подняв свои высокие плечи, повернулся с безмолвной злобой и пошел в контору.
Лампрехт обнял дочь, направляясь с ней в общую комнату. Он приказал подать вина и залпом выпил несколько стаканов крепкого бургундского, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Маргарита села на ступеньку у окна, на то место, где ребенком сиживала у ног тети Софи, и положила голову на сиденье кресла, охватив руками колени. Но на дворе продолжала бушевать буря; оконные стекла звенели, с рынка временами доносился стук разбитых окон или распахнувшихся ставен.
– Маленький Макс действительно цел и невредим? – спросила дочь.
– Да, оторвавшийся кусок крыши перелетел через него.
Словно над кудрявой головкой распростерлись две руки, чтобы охранять его, – руки его покойной матери.
Коммерции советник отвернулся и молча налил себе стакан вина.
– Наши люди тоже, кажется, не могут успокоиться, – сказала Маргарита. – Они любят этого ребенка. Бедняжка! У него такое одинокое детство. Живет в чужой стране, мать его умерла, а отец, которого он никогда не видел, далеко за морями.
