Сама она с каждым годом становится все более странной. Недавно, придя поздно (сказала, что была у подруги), за ужином, проницательно оглядев мужа, понурого, задумавшегося, пробормотала:
– Не знаю, как сейчас, а женился ты на мне без любви.
– Почему ты такое говоришь? – У него хлеб застрял в глотке.
– Ведь правда?
– Что за глупость? Как это может быть правдой?
– Сам же однажды признался: в твоем лице люблю всех женщин… таинственное признание.
Опять эти допросы. Может быть, она серьезно чем-то больна и не говорит об этом? Углев посмурнел, сжал чашку – вот-вот хрустнет.
– Это не так, – ответил он как можно более размеренно. – Я тебя полюбил… с первой минуты… как увидел в школе, в этом бедном платьишке, в нелепых туфлях с бантиками…
– Оставь в покое мое бедное платьишко. Хочешь сказать, что пожалел?
– Да нет же! Я сказал тебе в первую же минуту…
– Помню. Ты сказал, что любишь как любую красивую женщину…
– Во-первых, я пытался от смущения острить. Во-вторых, я же сказал: как любую русскую красивую!
– Есть разница?
– Несомненно. Красивые русские женщины наши – бескорыстные, добрые…
Ты ж согласна, в каждом человеке спит талант? Точно так же в каждом человеке спят красота и благородство.
– Перестань грузить эти слова. У меня от них начинает болеть голова.
Значит, мог точно так же жениться на любой другой… Ведь так?
Углев молча смотрел на увядающую свою милую жену.
– Знаешь, что? – осердился он уже на себя, на свои неточные все же слова, сказанные когда-то. – Есть же и судьба, черт побери. Просто так и об камень не споткнешься: он должен лежать там, в свое время и на нужном месте.
– Что, что?! – спросила она. – Что-то про камень…
Он долго молчал, потом глухо буркнул, неизменно смущаясь при этих словах:
– Пойдем лучше в койку…
Маша опустила глазки, как тоже всегда делала. Хотя к зрелым годам, конечно, эти светлые глазки стали более зоркими.
– Что? – теперь уже спросил он.
– Да, я окончательно поняла… ты совершенно перестал обращать на меня внимание, – с горькой обидой заключила она. – Ты перестал дни считать. Сегодня никак.
Он пожал плечами.
– Ну, ладно. Не сердись.
– Всего-то? Тебе легче будет спать.
– Опять! Ну почему, почему так говоришь?!
– А артистка, которая приезжала? – вдруг звонко напомнила Маша. – В длинном бархатном платье! Ты ее вон откуда достал… ты к ее приезду комнату побелил… вот ты кого любил! И уж если бы она тебе такие слова сказала… что у нее… ты бы зубами заскрипел!
– Брось! – уже начал печалиться и сердиться Углев. Она явно глупеет к старости. – Во-первых, я ее не любил. Я театр любил. Любая тряпка на сцене, красиво освещенная, может золотой показаться. Впрочем, она хороший человек… наивный…
