Что этим богатым молодым людям надо от старого учителя? С ними что-то происходит? И чем он может помочь? Чаю заварить на жесткой местной воде – если будут пить, пожалуйста. Они-то, верно, привыкли к мягкой, у них, как Валентин Петрович слышал, итальянские очистительные фильтры даже в душевой. Еще и еще стихами великих русских поэтов попотчевать – если уж так, пожалуйста. В любое время дня и ночи.
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел.
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
Но самое удивительное было потом: Ченцовы, уже совершенно захмелев, решили спеть. Игорь поднял и раскинул руки, как дирижер:
– Уважаемые наши соседи, учителя, патриоты… Мы хочем подарок вам сделать, уважаемые… да… Таня, приготовилась? – И Ченцовы запели:
Пока я шагать умею,
Пока дышать я умею.
Пока я ходить умею,
Я буду идти вперед!
И снег, и ветер,
И звезд ночной полет.
Меня мое сердце
В тревожную даль зовет…
А завершили свой концерт Ченцовы печальной, почему-то вдруг вспомнившейся им песней (или все же тревога время от времени пробирает их, как мороз?):
Ты не ве-ейся, черный ворон,
Над мое-ею голово-ой.
Ты добы-ычи не дождесся,
Чер-рный вор-рон, я не тво-ой.
Мария сидела, опустив от стыда голову. Но гости есть гости, не выгонишь. Да и опасные гости, напрасно Углев с ними связался…
Татьяна своим вопросом про первые годы его работы разбередила память, и Валентин Петрович однажды стал рыться в старом чемодане.
Когда-то для себя записывал в тетрадку все, что с ним происходило в те времена. Может быть, в несколько измененном виде. Наверное, лелеял мечту: сочинит на основе своих почеркушек повесть да и напечатает. Стихи он не писал, слишком ценил существующие уже на свете гениальные стихи и не желал изменять им со своими корявыми, неяркими виршами. Попробовал пару раз – и запретил себе рифмовать. А вот что-то в прозе написать… когда-нибудь… эта мысль долго его не оставляла. Но потом все-таки забылась.
И вот она, тетрадка в клеенчатой обложке. Что тут?
Было воскресенье. Он сидел на даче (“Сейчас почитаю и в печке сожгу, как Гоголь!”) и листал, перебрасывал желтоватые страницы. “Словарь местной публики”. Надо сказать, среди жителей Сиречи многие прошли, как минимум, СИЗО, а кое-кто и колонию. Вот часто произносимые в их среде слова:
А.
Абротник – конокрад. Почему? Абратать? Обратать? Ухватить, запеленать, поймать, увести? Или от немецкого арбайт – работа?
Академия – тюрьма. И она же – курорт. Царская дача.
