– Почему русская? У меня была нормальная мама.
Все захохотали. А Нович замолчал, и видно было, как из его глаз текут слезы. Но он понимал, что уйти сейчас было бы невозможно.
А козлобородый уверенно сказал:
– Он же прав, космополитов меж нас нет! Я с томиком Ивана Павлова на груди все годы учебы проходил.
Борзиков сидел за столом и пил рюмку за рюмкой безо всяких тостов. И чувствовал себя снова будто тридцать лет назад, когда он напивался со своими коллегами по Институту социологии. Он чувствовал, что преисполняется силой, что и вправду никто противостоять ему не может, и наплевать на Рюбецаля, пусть не приходит, впрочем, и здешние силы его тоже оставили, он им стал не нужен, сегодняшний вечер это показал. “Никто из важных не пришел, а некоторые и ушли, эти молодые говнюки ушли, я для них отработанный материал. Деньги у меня пока есть, но вечер не очень-то удался, себе-то я могу сказать это. Неужели на помойку решили меня выбросить? И не зря я Коренева опасался. Ишь, как сегодня вылез! Мансурова смутил, да и Толмасов приуныл. Но те и без того все знают. А Рюбецаля нет. Я всегда служил двум хозяевам, слуга двух господ, так сказать, да так, что один не знал о другом. Хотя Зыркин что-то знает. Хрен с ним. Все предатели.
Чем-то их связать надо… Как Нечаев говорил: кровь склеивает. Какая кровь? А если Коренева?.. Что это я, с ума схожу? Надо с ним выпить.
Хотя лучше пристукнуть. Он нарочно против меня все делает. И не принимал меня никогда, даже когда в Гамбург ко мне приехал. И здесь у него, у этой сволочи, как нарочно, чтоб мне досадить, – вся комната в лягушках. Сам по себе хочешь быть? Не выйдет, братец!
Пусть я – Ванька Каин. Но ты хуже других будешь. Я тебя, суку, на кусочки порежу”.
Бутылка опустела. Он трезво сузил глаза и поднялся, опираясь рукой о стол. Его шатало, но он собрался. Сидевшие за столом смотрели на него вопросительно. А он налил себе еще рюмку из другой бутылки, выпил и подмигнул всем. Затем, борзо двигая своим молодым телом по квартире, начал перебирать расставленных повсюду лягушек, взвешивал их на руке, подошел к рабочему столу перед окном. И вдруг принялся с рабочего стола вещи снимать и на пол составлять: ноутбук, принтер, книги, отпечатанные листки, карандашницы-лягушки, из открытых ртов которых торчали карандаши. При этом бормотал:
– Так вы, Константин Петрович, значит, втихую лягушек обожаете.
Суровый меч правосудия не щадит предателей. Я-то думал, что выпью с вами и все у нас наладится, вы мне наконец поверите, а тут все наоборот. Поэтому я должен моментально принять другое решение. Да, не щадить. Но как? Мы вас будем судить! – вдруг воскликнул он. Сам себя пьяно взвинчивал. – И не только судить, но и наказывать, – добавил он.
