– Что вы делаете? – обалдел Костя.
– Я же как-то вам рассказывал о жестокостях, которые творились при королевских дворах Европы. Вы мне не поверили тогда, смеялись надо мной. Европейская культура вам нравится. А вот одному французскому королю в задницу раскаленный штырь всунули. Воображаю, что тот почувствовал! Но каждое место действия надо подготовить.
И он продолжал расчищать стол. Костя пожал плечами. Все было похоже на пьяную шутку. Правда, он помнил историю об избитой машинистке. А здесь все поддавшие и всячески поддакивают Борзикову.
Всего с ним вместе в квартире было восемь человек. Сам Коренев,
Борзиков, Алена, Зыркин, Р. Б. Нович, козлобородый и двое камуфляжных. Но действовал один Борзиков, кривляясь и хихикая, как безумный, как дурака валяющий Суворов. Остальные молчали, прихлебывая время от времени из рюмок.
Вдруг в дверь позвонили, Зыркин подскочил, посмотрел в глазок и открыл. Вошли благообразный Журкин со своим прислужником и семенившим за ними развязным Сашей Жуткиным. Зыркин снова закрыл дверь на цепочку.
– Друг мой Константин Петрович, – воскликнул Журкин, раскрывая Косте объятия. – Не мог не приехать, зная, как любит вас Владимир Георгиевич!
Ноздри Борзикова побелели от злости. Он уже был сильно пьян, из узких глаз лилась агрессия. На Коренева он не смотрел, а, глядя поверх него, сказал, ухмыляясь в воздух:
– А потом в газетах напишут, что убитый, очевидно, знал тех, кто пришел, сам им открыл, поскольку дверь не взломана. Но можем простить, если соберешь всех лягушек в мешок и прямо сейчас в окно выкинешь.
– Мне не нравятся эти шутки, – сказал сухо Костя, неожиданно и счастливо ощущая, как в нем поднимается его отчество, каменное, неуступчивое. – А лягушек вы не тронете.
– Мы-то нет, сами сделаете!
Это были вроде шутки, но те шутки, в которых чувствуется только доля шутки, причем очень небольшая. От них пахло пьяным серьезом.
Борзиков все больше напоминал ему пьяного хулигана. Зыркин и молчаливый прислужник Журкина, вечный мальчик со странной фамилией
Фигля, криво ухмылялись. Правда, Зыркин все поглаживал руку
Константина, мол, все обойдется. Благообразный Журкин, полушутливо-полупатетически произнес, поднимая бокал с вином и шагнув от стола к Косте:
– Друг мой, Константин, поскольку ваше имя идет от равноапостольного императора, вы должны быть решительнее. Помните, что ради веры великий император сына своего не пощадил. Как только спутался тот с женой императора, лягушкой Фаустиной, обожавшей бассейны (отсюда, кстати, недоверие подлинных христиан ко всем земноводным).
