После Тулы Омар погнал, сколько позволяла дорога, забитая в этот час по-воскресному: быстро темнело, а у мамы к вечеру всегда начинались боли. Феликс лежал на топчане за его спиной, но уснуть не мог.
Беспокоило, что второй ушел. Говорил ведь Андрюше, что начинать надо с блондина! Какая мускулатура…
Чтоб не преть в пробках на Варшавке, Омар свернул на удобную боковую шоссейку, выйти по ней на МКАД у юго-западной развязки.
У обочины – поперек – стояла “девятка” с поднятым капотом. Водитель, прикрываясь от слепящих фар, пошел к тормознувшему “КамАЗу”, Омар опустил стекло… Паша и так-то бил в пятак с тридцати шагов, а тут – в упор, как в тире, в парке культуры и отдыха. Но вдруг – словно током шарахнуло под плечо, и выстрел вышел в небо. Даже не сразу сообразил, что ранен: из какого-то совсем игрушечного калибра, все равно как оса куснула. Феликс мгновенно выпустил весь заряд своего дамского револьверчика, но в голову не попал, а от бронежилета крошечные пульки отскочили, как хлебный мякиш. Но этих секунд хватило, чтобы Клешня выжал газ, отшвырнув бампером разинутый поперек пути “Жигуль”. Пролетев пару метров, “девятка” рухнула на бок и, сплющенная колесами “КамАЗа”, взорвалась у того под брюхом…
В груде металла и арбузной каше следствие не нашло ни одного
“человеческого фрагмента”. Единственная жертва ДТП, сильно обожженный, но, слава Богу, живой парень с наколкой в виде головы кабана на единственном здоровом участке кожи над левым соском и сохранившимися там же, под асбестовым нагрудником, документами на имя Павла Дурова из города Подольска Московской области, в сознание долго не приходил, а выйдя из комы, продолжал молчать и ходить под себя. Великодушный безумец Гагик Керченский сам приехал за Пашей и не стал его наказывать, хотя потерю “КамАЗа” переживал сильно. Купил калеке превосходную швейцарскую коляску с мотором и тремя скоростями
– не то что кресло на самодельных колесиках, в котором со скрипом ездила по квартире в Бибиреве его свояченица Ануш Пепелян.
Феликс, чьи силы удесятерились, донес обугленное тело брата до ближайшего дачного поселка. Крайний дом между лесом и Окой стоял, уже заколоченный на зиму. Но оконце в баньке на берегу светилось.
Женя Волынкин проснулся от осторожного стука в окно. Вгляделся в непроницаемую темень, накинул поверх майки ватник, прихватил на всякий случай топор и вышел на низкое крыльцо. Луч китайского фонарика выхватил из ночи тонкую мальчишескую фигуру и бледное лицо невозможной, нездешней красоты, залитое слезами. Мальчик опустился на колени прямо в грязь рядом с какой-то темной кучей и приложил к ней ухо. “Дышит, – шепнул мальчик, – чего вы стоите, он ведь еще дышит, давайте же, делайте что-нибудь!” Куча пошевелилась. Женя направил фонарик вниз – и похолодел. Медленно, шурша огромными, с лопату, клешнями, там разворачивало черное тело в сторону реки чудовище, которое порой снилось Волынкину в его псевдонаучных снах.
