Харьковом и Орлом, построил Феликс лучшую из своих “Синих птиц”, где ночующих дальнобойщиков даже вином угощали, причем хорошим, из крымских подвалов самого Феликса. Водки не держал, чтоб не передрались по пьянке.
В честь хозяина оборудовали шашлыки, пили степенно, с военными песнями и тостами за дружбу, без матерщины – Феликс не любил.
Пикапчик растаял где-то во тьме ночных кустов. Омар задраился в кабине, Феликс ушел в свой кабинет, где о чем-то говорил с начальником охраны. Разобрались по экипажам шоферюги. Плечистые ребята в камуфляже, с кобурами под мышками прохаживались среди сутулых, как буйволы, “КамАзов”, и пропитанных тяжелой пылью цементовозов из Рустави, и статных шведских рефрижераторов.
Похрустывал под армейскими ботинками первый ночной ледок.
…Тетя Ануш проснулась со стоном от боли и кошмара. Приснилось, как разбивал прикладом стеклянную дверь в бакинском доме ее выкормыш
Бюль-Бюль, сын продавщицы Гули, золотозубой красавицы. Хороший мальчик, ушел из школы, хотя и отличник, грузчиком к матери в магазин: отца зарезали в Большом Побоище вместе с Бедросом, братом
Ануш, которого Тофик с Гулей прятали у себя в чулане. А дома у Гули крутились еще пятеро, Бюль-Бюль старший. Все они были молочными
Омарику. Бюль-Бюль высадил стекло, ввалился в комнату и стал ругаться по-русски, называл ее “курва” и “армянская падаль”.
Опомнись, что ты, сынок, успокаивала его тетя Ануш, но Бюль-Бюль схватил ее под мышки и поволок на балкон. И бросил со второго этажа на тротуар.
“Что, Ануш-джан?!” – сел на своей кровати дедушка Арташез. “Очень больно, папа”, – заплакала тетя Ануш. Из соседней комнаты прибежала на шум хозяйка с трудным русским именем Амплитуда Андреевна – смешная, как кукла, которых навострилась шить из тряпочек Ануш для небольшого заработка и развлечения. Сделала Аннушке укол, и вдвоем с дедом они посадили ее в кресло. Ножки тети Ануш не доставали до пола и ничего не чувствовали – с того самого дня, как ударилась спиной об асфальт. “Плохой сон, – испуганно сказала маленькая кормилица. -
Омарику зла бы не сделали…”
…Наутро кое-кто из отъезжающих видел в кустах пустой пикап с проколотыми покрышками. Богдан, молчаливый хохол, соскочил у ближнего лесочка отлить, потом так же молча и угрюмо сел за баранку, даже не подумав рассказать шустрому напарнику Шурику, что едва не споткнулся в овражке об мужика. Валялся мужик, маленько забросанный ветками и листвой; Богдан перевернул его сапогом, подывывся: похож с лица на китаёзу, а може, так, на смерть свою прищурился.
