Рука Джессики устала держать волосы на голове, однако, подбирая выскользнувший локон, она лишь заметила:
— Горничная и двое слуг — это не окружение.
— В Америке это окружение. Американская женщина делает все сама — для себя и для мужа.
— Бетси говорила, что она работала в доме, где было двенадцать слуг.
— Бетси могла работать у какого-нибудь спекулянта.
Джессика заморгала глазами.
— Я так не думаю. Человек продавал акции, а не ковры.
Важно было не позволить чувству юмора взять верх над гневом. Однако полного успеха в этом Вулф не достиг.
— А, по-твоему, акциями нельзя спекулировать? — спросил он осторожно.
Джессика задумалась.
— Попробовать можно, — решила она.
Вулф подавил смешок.
— Ты смеешься, да? — Радость и облегчение прозвучали в голосе Джессики. Она искоса взглянула на Вулфа. — Видишь, оказывается, не так уж плохо быть женатым на мне.
Вулф сжал губы.
С того места, где он стоял, ему видно было плохо застегнутое платье и изящный изгиб очаровательной шейки. Но Джессика не была женщиной. Во всяком случае, настоящей женщиной. Она была холодной, избалованной маленькой английской аристократкой. Таких он невзлюбил с того момента, когда понял, что блистательные привилегированные леди не видят в нем человека, их интересуют лишь чисто физиологические возможности дикаря.
— Вулф, — шепнула Джессика, вглядываясь в его лицо, которое вновь внезапно показалось ей чужим.
— Повернись. Дай мне наконец закончить с этими чертовыми пуговицами, иначе мы опоздаем на дилижанс.
— Но я не одета для театра.
— Театра? — Вулф наконец с трудом понял. — Я имею в виду экипаж, а не сцену.[1] Но твоя одежда не подходит и для дилижанса. Эти кринолины займут половину скамьи.
— Дилижанс?
— Да, моя леди, — с иронией сказал Вулф. — Средство передвижения о четырех колесах, с извозчиком и лошадьми.
— Перестань, ради бога. Я знаю, что такое дилижанс, — пережила его Джессика. — Я просто удивилась. В тот раз мы ехали верхом и в карете.
— Тогда ты была настоящей аристократкой. А сейчас ты только жена рядового американца. Если ты устанешь ею быть, ты знаешь выход.
Вулф коснулся очередной пуговицы. Под его пальцами блеснула золотая цепочка. Он вспомнил, что подарил ей эту цепочку вместе с медальоном. Это была память о далеком времени, когда он и рыжеволосая девочка были оба свободны и получали удовольствие от общения друг с другом.
Если не считать одного, произнесенного полушепотом, проклятья, Вулф молча закончил мучительную операцию застегивания дневного платья.
