Уотни Элиот быстро схватил выручку, положил ее в свой карман и недовольно проворчал:
– Могло быть и побольше. Ты ведь можешь работать лучше.
Женевьева продолжала молча мыть кружки. Она всю жизнь терпела отцовские упреки, но сейчас ей вдруг показалось, что ею прожито больше своих семнадцати лет.
– Посмотри на себя, девочка, – не унимался отец. – Ты чопорная, как судья. А ведь тебе прекрасно известно, что эти люди заплатят лишнее за улыбку или ласковый взгляд.
Девушка резко повернулась к отцу, ее зеленые глаза гневно сверкали.
– Я не сомневаюсь, ты заставишь меня продать свое тело, если это наполнит твои карманы.
– Знаю, ты можешь сказать и покруче. Ты всегда оставалась грубиянкой, хотя должна благодарить меня за пищу и крышу над головой.
– Я тебе ничего не должна. Все, что ты мне дал, я давно отработала. А если твои чертовы посетители хотят от меня чего-то, кроме пива, то они ошибаются. Раз тебе нужна здесь портовая девка, то пойди и поищи ее.
– Послушать тебя, так ты говоришь точно так же, как твоя воображала, подруга-гувернантка. Но у тебя поубавится спеси, если…
Женевьева отвернулась от отца, не желая больше продолжать разговор.
– Извини, – холодно сказала она. – Я должна идти работать.
Все оставшееся время ее буквально преследовали мысли о событиях этого дня. Сотни раз Женевьева спрашивала себя, правильно ли она поступила, разоблачив Эдмунда Бримсби. Положение Пруденс, несомненно, станет еще тяжелее, но теперь Бримсби, по крайней мере, будет вынужден нести ответственность за судьбу девушки. Например, он может обеспечить ее небольшой пенсией и домиком на тихой улице. Этого было бы вполне достаточно. Женевьева ни за что не согласится на меньшее для своей подруги.
Рурк Эдер ненавидел свой родной город. Лондон всегда представлялся ему огромным человеческим муравейником, причем не очень чистым. Он смутно помнил, как мать печально говорила о том, что копоть порта никогда не смоется, даже если мыть и тереть дни напролет. От шума, запаха и дыма некуда было деться ни днем, ни ночью.
Однако ужаснее улицы, на которую его привел Пиггот, Рурк еще не видел. Он с содроганием отвернулся от нищего, скрючившегося на пороге таверны, и стиснул зубы. Теперь, когда Анжела отказалась помочь ему вырваться из нищеты, Рурк вполне мог когда-нибудь оказаться на месте этого попрошайки.
Пригнувшись, чтобы не задеть облупившуюся вывеску, Рурк вслед за Пигготом вошел в таверну и осмотрелся. Пивная оказалась едва освещена: только на камине горел фонарь, да несколько свечей тускло мерцали в ржавых подсвечниках. Толпа посетителей представляла собой пеструю компанию бездельников и наемных рабочих, которые грубо ругались и хохотали во все горло.
