Для гостя и хозяина чабаны расстелили на берегу кошму. Старик с редкой бородкой и красными вялымы глазами наливал кумыс из бурдюка, и клочки бараньей шерсти крутились в переполненных пиалах. Семенов пил кумыс и любовался мелкой серой травой, устилавшей берег ровными и нежными полосами. Он вырвал горсть сероватой травки, понюхал, ее, определил:
— Церотакарпюс аренариус!
— Эбелек, — ответил бесстрастно Адамсырт, не понимая латинского названия знакомой травы.
А Петр Петрович не понимал ее киргизского имени.
— Эбелек? — переспросил он. — Что сие значит? Они долго перебирали слова для перевода, пока не остановились на простом и ясном — «устели поле».
Грозовая туча, скрывавшая Небесные горы, подползала к левому берегу Коктала. Она ползла медленно с утра, через весь день и, наконец, осыпалась на реку крупным дождем.
Между косяком дождя и Семеновым было двадцать саженей знойного воздуха. Он видел, как солнце растягивалось, дробилось, стекало в реку вместе с каплями, как на воде вырастали и лопались пузыри. Белые лилии и мясистые листья кубышек плясали под ливнем, передавая друг другу широкие ломаные круги. Сазаны будто сошли с ума от грозы. Они изгибались желтыми полукружьями, развертывались стремительными пружинами, выпрыгивали из волн, ликуя и пританцовывая.
После дождя наступил удивительной свежести вечер. Небо, степь, река блестели, с берегов наплывали дурманящие запахи трав, умиротворенность и грусть дымились над степью.
В Семенове возникали какие-то неясные, легкие видения, ему слышались странные гулы отошедших в небытие буйных степных событий. Он еще не имел воспоминаний о степи — он жил лишь первыми впечатлениями от ее просторов.
Когда солнце, огромное и оранжевое, погрузилось в ковыль, Адамсырт отошел в сторону, бросился на колени, снял коническую черную шапку и, обратившись к западу, совершил намаз. Он молился так же равнодушно, как и разговаривал.
В мягких сумерках расплывались молчаливые фигуры чабанов. Адамсырт сказал чабану с жидкой бородкой и красными глазами:
— Гость желает слушать наши песни. Спой ему, Наурбек.
Семенов поразился вежливости молодого султана; ночью Адамсырт, казалось, не обратил внимания на его робкую просьбу о киргизских легендах и песнях.
Старый чабан провел пальцем по бараньим жилам домбры, и она жалобно вскрикнула. Тревожный звук заскользил в сумерках, и Наурбек протяжно запел. Хриплые слова срывались с его облупленных губ, жалуясь и скорбя.
Наурбек пел о неизвестном Семенову герое Киргизских степей Махамбете.
