Они спустились к кромке воды. Линда поковыряла ногой след лошадиной подковы. Курт Валландер смотрел на чайку, парившую почти неподвижно над его головой.
— Ну и что? — спросила она. — О чем ты думаешь?
— О чем? О доме?
— О том, что я скоро предстану перед тобой в полицейской форме.
— Даже не могу себе это представить. Скорее всего, я огорчусь.
— Почему?
— Потому что знаю, каково это на самом деле. Мундир — это пустяк. А вот выйди-ка в нем на люди. Все на тебя смотрит. Ты полицейский, ты на виду, ты всегда должна быть готова броситься разнимать любую драку. Я-то знаю, что тебя ждет.
— Я не боюсь.
— А я и не говорю о страхе. Я говорю о том дне, когда ты наденешь форму. Потом тебе ее уже не снять.
Она подумала, что он прав.
— И как ты думаешь, получится у меня?
— В Высшей школе получилось. И здесь получится. Впрочем, ты сама должна ответить на этот вопрос.
Они брели по берегу. Она рассказала, что на днях едет в Стокгольм, на выпускной бал. Потом она и ее товарищи разъедутся по разным углам страны.
— А у нас и бала не было, — сказал он. — Да и образования настоящего я толком не получил. Я и сейчас думаю, чем они тогда, в годы моей юности, руководствовались, отбирая кадры для полиции. Главное, наверное, чтобы парень был поздоровее. Ну и не полный дурак. Но помню, что когда впервые надел форму, пошел пить пиво. Не на улице, понятно. У приятеля в Мальмё.
Он покачал головой. Линда только гадала, веселят его или печалят эти воспоминания.
— Я тогда еще жил с родителями. Папаша чуть с ума не сошел, когда я явился в полицейском мундире.
— Почему он так не хотел, чтобы ты стал полицейским?
— Я понял это только после его смерти. Он меня разыгрывал.
Линда остановилась как вкопанная.
— Разыгрывал?
Он смотрел на нее с улыбкой:
— Мне кажется, он был очень доволен, что я стал полицейским. Но вместо того, чтобы это признать, он поддерживал во мне чувство неуверенности. И, как ты знаешь, это ему удалось.
— Ты шутишь.
— Никто не знал отца лучше, чем я. Уж я-то знаю, что говорю. Папаша был редкостным ерником. Всю жизнь всех разыгрывал. Но другого-то негде взять!
Они пошли к машине. В разрыве облаков появилось солнце, и сразу стало тепло. Немцы-картежники даже голов не подняли… Открывая дверцу, он поглядел на часы.
— Что, домой торопишься? — спросил он.
— Никуда я не тороплюсь. Просто не терпится поскорее начать работать, вот и все. А почему ты спрашиваешь?
— Да дело одно есть. Расскажу в машине. — Они свернули на Треллеборгсвеген, потом к замку Шарлоттенлунд.
