– А ты? – вопросом ответила Жанна.
– Гуляю. Звездами любуюсь. Посмотри, какая ночь!
– Ночь… звезды, – передразнила автоматчица. – Что, опять о французской поэзии поговорить решил, гулящий в ночи? Кого еще процитируешь?
– Теперь твоя очередь. – Анри галантно взял Жанну под локоть и прогулочным шагом двинулся обратно к лагерю.
Жанна рассмеялась, словно бы подобные манеры казались ей верхом нелепости, но в смехе не было прежней издевки.
– Моя очередь, говоришь? Пожалуйста:
От жажды умираю над ручьем,
Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя,
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышнее всех господ,
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
– Вот даже так? – выпучился Анри.
– Знаешь, кто это?
– Понятия не имею, – бодро отозвался сутенер.
– Эх ты, – разочаровалась, кажется, совсем искренне автоматчица. – А еще француз.
Анри улыбнулся мягко, по-доброму. Какое-то время шли молча. Затем Анри начал читать, словно бы продолжил начатое:
Я скуп и расточителен во всем,
Я жду и ничего не ожидаю,
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз – я вижу розы мая.
Долина слез мне радостнее рая.
Зажгут костер – и дрожь меня берет,
Мне сердце отогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
И для меня презрение – почет,
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
– Не вижу я, кто бродит под окном, – подхватила Жанна и продолжила:
Но звезды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр и засыпаю днем.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймет.
И для меня полыни горше мед.
Но как понять, где правда, где причуда?
И сколько истин? Потерял им счет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее – час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придает.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
[4]– Эту французскую поэзию надо бы беспредельщику почитать, – усмехнулся горько Анри.
– Он не поймет, – отозвалась Жанна. – Он из тех, кто не понимает стихов, не понимает поэзии.
– А ты из тех, кто понимает?
– Не знаю, – прошептала Жанна совсем тихо. – Не знаю, кто тут вообще может говорить о поэтике и ее понимании.
– Зачем говорить о какой-то красивости? Зачем говорить о поэтике там, где ее нет и быть не может? – Хозяин сидел в кресле и содрогался под мохнатым шерстяным пледом. – Скажи мне, Мамед, как можно находить благородство там, где его нет и быть не может? Только наивные юноши и полные идиоты считают, что в политике могут быть честные люди, которые могут что-то изменить. Бред. Честных туда не пускают, их отстреливают по дороге, чтобы не мучались. А если кто и пробирается наверх, так по дороге забывает и про честь, и про совесть. И руки, такие чистые руки честного человека, пачкает и даже не моет уже. Некогда мыть, наверх лезть надо.
