Всё так же пыхтел на столе самовар, золотилось в хрустальной вазочке варенье из райских яблочек, в углу тихо посапывала чёрная дыра по имени Мурка-3…
— Почему только дочка? — спохватился Авразил. — А Мурка где?
— Забрали, — неохотно пробурчал Пётр.
— Кто?!
— Долгая история. Ты чего плохо поел? — сменил апостол тему. — Не понравилась рыба?
— Рыба замечательная, как всегда. Аппетита нет.
— Ну, это дело поправимое. А то я испугался, что ты в вегатерьянцы подался, как сменщик мой.
— Вегетарианцы, — машинально поправил Авразил.
— Да один… прости, Господи. Пашка теперь окромя травы ничего не ест. Позеленел уже. Того и гляди, корнями да листьями изойдёт.
— Где он, кстати?
— Убёг на расширенную вечерю. Он же у нас обчественник. Ничего, завтра с утра свидитесь.
— Нет, дядя Петя, мне пора уже. И так засиделся.
— Куда торопишься? Тебя ишшо не вызывали, — Пётр хмыкнул. — Сейчас самовар раскочегарим, горяченького попьём…
— Нет, спасибо. Дела.
— Ну, беги, коли для тебя дела важнее, — обиженно просопел Пётр.
Авразил попытался встать, но тут же рухнул обратно на табурет. Ноги не держали.
— Чего расселся? Собрался идти — так иди! — поторопил Пётр.
— У меня с ногами что-то, — криво улыбнулся Авразил, но, сопоставив в уме свою внезапную слабость и странное позвякивание, сопровождавшее процесс наливания чая, упёрся взором в апостола.
— Что случилось, Авразилушка? Тебе нехорошо? — заюлил тот.
— Дядя Петя, ты мне в чай ничего не добавлял? — Авразил хотел, чтобы вопрос прозвучал строго, но всё испортила зевота.
— Ну а куды торопиться? Вон как зеваешь. Сейчас мы тебя спать уложим, а с утречка ты и побежишь по своим делам. На тебя ж смотреть страшно: худой, чёрный, глаза красные, морда небритая…
— Что ты мне в чай добавил? Снотоворное?
— Какое снотворное? Я этой гадостью отродясь не баловался. Вот! — Пётр извлёк из-под стола наполовину опорожнённую бутыль. — Амброзия тыщекратной очистки! Ни цвета, ни вкуса, ни запаха — один благотворный градус!
— Ох, дядя Петя! — вздохнул Авразил. — Я же говорил, что мне срочно в Хранилище Миров надо. К Липатию.
— Нет там никого сегодня. Все на расширенной вечере. Ты вот давай, лучше, на кушетку перебирайся, а то, неровен час, сверзишься с табурета, красоту свою испортишь, — апостол подхватил засыпающего Авразила подмышки и чуть не волоком перетащил на узкий диванчик. Заботливо укрыл одеялом. — Отдыхай. Замерзнешь — второе одеяло в ногах. Ночи у нас нынче холодные…
Апостол вдруг замолчал, посмурнел, вернулся к столу, плеснул в чашку амброзии, выпил, не закусывая.
