В тот жаркий летний день Дженни была необычайно молчаливой. Она работала с горячим янтарным стеклом, не обращая внимания на пот, выступивший на ее нежной коже. Она без усилий овладевала ремеслом, ее легкие развивались, и с каждым днем Тесс поручала ей все новые задания. Но в это утро работа у Дженни шла медленно. Наконец она заговорила.
– Послушайте, тетя Тесс, – сказала она, – как вы думаете, я могу поступить в здешнюю школу?
Тесс отложила в сторону стеклодувную трубку.
– Я уверена, что ты без проблем поступишь туда, – ответила она.
Она подала Дженни трубку с расплавленным стеклом. Дженни взяла ее и добавила верхушку к украшению.
– Я не имела в виду колледж, – заметила она. – Я говорю о школе. Я хочу окончить здесь среднюю школу.
Тесс прикрепила медальон из цветного стекла к елочному шару. «Вот оно, – подумала Тесс. – Придется мне выслушать все о Чарли и Питере, а я вовсе не желаю этого знать». Это было неизбежной частью пребывания у нее Дженни, и Тесс терпеть не могла обязательную исповедь. Она сделала вид, что смотрит, правильно ли закрепила медальон.
– Думаю, родители хотят, чтобы ты окончила ту школу, в которой сейчас учишься.
Дженни скрестила руки на груди.
– Я хочу посещать обыкновенную среднюю школу.
– Виндзор-Ларкин – прекрасная школа.
Дженни сморщила нос.
– Там учатся одни Даррины и Пэтси, а не люди.
Тесс опустила голову, чтобы Дженни не заметила ее улыбки.
– Ты хочешь сказать, что там учатся богатые дети.
– Которые о себе много воображают.
– Понятно.
Тесс села, поднесла ко рту трубку, прижалась к ней губами и начала дуть короткими выдохами. На конце трубки появился все увеличивающийся желтый, как мед, пузырек.
– Родителям, конечно, все равно, – сказала Дженни, раскладывая на прилавке у стены трубки. Не оборачиваясь к Тесс, она добавила: – Возможно, сначала отец будет против, но потом согласится. Матери это безразлично, только бы меня не было дома.
Тесс остановилась. Отняла трубку от губ. Елочное украшение не было готово, но какое это имело значение. Слова Дженни были важнее того пустяка, которым она занималась. Теперь она горела желанием все знать и спросила:
– В чем дело, Дженни? Ты что, не ладишь с матерью?
Дженни молчала.
– В твоем возрасте большинство девочек не испытывают симпатии к матери, – продолжала Тесс. – Когда мне было четырнадцать, мать казалась мне самым смешным существом на свете. Она ничего не знала. Она была старомодной...
– Нет, тут другое, – прервала ее Дженни. – Это началось очень давно. Она... Ей всегда было не до меня. Она то агитировала на телевидении за какое-нибудь общественно полезное мероприятие, то сколачивала больничный комитет. Я бы хотела жить здесь, – добавила она просительно. – С вами. И Гровером.
