Хильдегард больше не волновали язвительные замечания придворных дам. Она и прежде никогда не рассчитывала на их сочувствие. Главное, что Тристан был рядом.
Ее положили на диван. Здесь было спокойно и прохладно. Лакеи принесли носилки.
— Отнесите герцогиню в ее комнату! — приказала королева. — Нет, нет, только не через зал. Вы что, совсем ничего не понимаете?
Путь оказался не близким. Носилки покачивались. Хильдегард была не в силах открыть глаза.
Кто-то неотступно шел рядом с носилками. Надежный, внушающий чувство покоя. Тяжелые, твердые шаги, поскрипывание сапог.
— Боже, какой стыд…
— О чем Вы говорите, герцогиня!
Хильдегард знала, что усталость и горькая безнадежность давно въелись в ее черты. В уголках глаз стояли слезы. Ей удалось поднять руку и прикрыть ею свое обезображенное лицо, к которому она так и не привыкла. Из груди у нее вырвался тяжелый стон. Это произошло помимо ее воли, у нее не было сил удержать его.
Добрая рука на мгновение прикоснулась к ее плечу. Хильдегард хотелось взять эту руку в свои, и человек, идущий рядом, словно прочитал ее мысли. Хильдегард крепко сжала его руку.
— Не уходите от меня, — прошептала она, стыдясь собственной слабости, но она уже не владела собой. — Пожалуйста, останьтесь со мной! Я вас не знаю, даже не знаю, как вы выглядите, но у вас доброе сердце. Здесь это большая редкость.
Он помолчал.
— Вы меня видели, — медленно сказал он. — Вы меня видели в бальном зале.
— Вы телохранитель? — неуверенно спросила она.
— Да. Я маркграф Тристан Паладин, и я к вашим услугам, герцогиня.
— Спасибо за помощь, маркграф!
Посторонним было бы трудно понять, в чем состояла эта помощь, но герцогиня и маркграф понимали, о чем идет речь.
Маркграф! Это хорошо, думала Хильдегард. Это значит, что он настоящий дворянин.
Сквозняк прекратился. Они пришли в ее покои. Лакеи положили герцогиню на кровать и позвали камеристку.
— Ну вот, опять, — сказала камеристка, не знавшая, что Хильдегард уже в сознании. — Она только и делает, что падает в обмороки!
Тристан не был резок, но даже если бы он кричал, его замечание не могло бы поразить камеристку больше.
— Ты не смеешь говорить о герцогине «она», герцогиня для тебя Ее Высочество или Ее Милость. И твой презрительный тон здесь неуместен. Герцогиня тяжело больна. Кто еще, кроме тебя, прислуживает ей?
Хильдегард слышала, как камеристка ахнула при виде красивого телохранителя. Его укор возымел на нее сильное действие…
— Нас двое, — ответила камеристка так подобострастно, как никогда не говорила с Хильдегард. — Я сделаю для Ее Высочества все, что нужно.
