Она объявляет мне: "Я непорочная Дева Мария, мать истинного Бога, который всех нас держит в сердце своем". Я приветствую ее и сообщаю, что как раз направляюсь на урок закона божьего. Просто я хотел внести ясность в ситуацию: в те времена почти все молодые индейцы были либо убиты в столкновениях с испанскими завоевателями, либо в качестве устрашающего примера публично изуродованы все теми же испанцами, либо умерли от завезенной из Испании оспы, поэтому индейские девушки остались без кавалеров. Меня часто пытались соблазнить, и меня эти приставания раздражали, правда, еще ни одна юная прелестница не додумалась выдавать себя за Деву Марию. Она покачивает головой и молвит: "Нет, милый Хуан Диегоцин, сегодня ты не пойдешь на урок закона божьего, тебя ждут дела поважнее".
Я же отвечаю, что она обозналась, желаю ей удачи и лучшего выбора и с занятым видом отворачиваюсь.
Тогда-то я вновь обнаруживаю ее перед собой, все с тем же солнечным диском за спиной и умиротворенным лицом. Как если бы я описал полный круг, но на самом деле это она исчезла, чтобы возникнуть уже на другом месте. Мне стало как-то не по себе, потому что раньше этот холм был святилищем богини Тонанцин, и наши верховные жрецы утверждали, что она является людям, когда хочет напиться свежей крови, и я посчитал слишком коварным с ее стороны принимать обличье матери Бога любви, чтобы требовать принести ей в жертву младенца. Я говорю ей, что меня не провести и что в любом случае она не к тому обратилась: у меня нет детей. "Давай же, покажи свое ожерелье из черепов и отрезанных рук", – добавляю я, чтобы она поняла, что я узнал ее.
Она продолжает невозмутимо улыбаться. Всякому терпению есть предел: "Уйди прочь с моей дороги, Тонанцин, будь благоразумна, я больше не поклоняюсь тебе, я крещеный католик", – и тотчас в подтверждение сказанного совершаю крестное знамение, чтобы отослать ее к ее почитателям. Но она даже бровью не поводит, продолжая преграждать мне путь, нисколько не смущаясь, со своей всепрощающей улыбкой и своим нежным голосом: "Мое милое дитя, мой малыш, смиреннейший из всех моих сыновей, любовь к которым вечно горит в самой глубине моего сердца, твоя богиня Тонанцин всего лишь одно из обличий, которым вы меня наделяли, прежде чем узнать мое истинное лицо, и которое ваши верховные жрецы намеренно искажали, чтобы укрепить свою власть на крови и насилии. Но, по воле Господней, те жестокие времена уже миновали, и вот чего я ожидаю от тебя: ты должен отправиться во дворец епископа Мехико и рассказать, что видел меня".
