— Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, — предложил Грег. — Расскажите о себе, но желательно поподробнее и, разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники и судить строго не будут.
— Ладно, — Уваров вытер губы. — Откровенно так откровенно. Скрывать мне от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
— Полно вам, — насупился Эдерс.
— И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.
— Уж наберитесь терпения, — начал Уваров. — О династии нашей можно сложить целый роман.
— Наберемся, — успокоил его Грег. — Пусть вас не смущает время, рассказывайте.
— Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году…
— Вы хотите начать с 1861 года? — ужаснулся Эдерс.
— Да пусть говорит! Куда нам спешить? — Мартин ободряюще взглянул на русского.
— Не пугайтесь, об этом всего несколько слов. — Уваров чуть прикрыл веки и продолжил: — Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это событие: «Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по барину, другим по мужику». Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке — держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка, человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и «безобразником». Его супруга являла полную противоположность — искала утешения в религии. Родив сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе француженки — то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский рантье.
В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в потусторонний мир. Однако бывшая «арфистка» не только взяла их под свое крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
— Во-от. — Мартин поднял указательный палец. — А мы часто говорим — шансонетка. Извините, перебил.
