В это мгновение я вспомнил еще более бесправных заложников, и особенно милиционеров. «Я должен их освободить!» – отчетливо понял я.
Убрать двух-трех охранников для меня не представляет ничего сложного.
Я вылез из окопа, и тут же что-то тугое и жесткое ударило в лицо…
Потом был непрерывный звон в ушах, тошнота… Я стоял на коленях, опираясь о мокрые стены окопа. Меня вывернуло наизнанку…
Потом я пришел в себя, и, кажется, изнанка вновь вернулась на свое место.
Потом я начал соображать. Я понял, что не выйду из замкнутого круга, пока не приму решения. Но все, что требовало трезвого ума, сразу же принимало характер разжижения. Мысль подрывалась, как высохшая пленка на барабане старого кинопроектора.
Я безуспешно склеивал свои мысли, пока не понял, что к легкому ранению получил еще контузию, степень которой, увы, не мог определить.
Удав протянул мне флягу: рот, разъехавшийся в улыбке, въевшаяся в оспинки грязь. Я с жадностью приник к горлышку, первых глотков не ощутил, потом почувствовал терпкий привкус металла.
– Спасибо, Удав! – поблагодарил я, вернув флягу.
– Меня вообще-то звать Серега, – заметил он и протянул руку.
– Володя, – вынужден был назвать себя и я и пожал его шершавую лапу.
– Меня тоже два дня назад шарахнуло, до сих пор мутит от запаха тола.
– А тебя не тошнит от войны, тем более воюешь черт знает за чьи интересы?
– Интерес у меня один – бабки… – пояснил, дружелюбно осклабившись, кореш Серега. – А их разборки я манал, мне по барабану.
Он тоже глотнул из фляги, я заметил наколотые колечки на его пальцах. Явный зэк.
– А как здесь очутился? Давно воюешь? – спросил я, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, которая разламывала, раскалывала на дольки мой череп, вот-вот мозги полезут из ушей.
– О, это долгая история… Тебе, как писателю, интересно будет. – И словоохотливый Серега погрузился в пучину своего интересного прошлого.
Он рассказал, как мотал срок в тюрьме таджикского города Курган-Тюбе, как в один прекрасный день всех зэков освободил большой души человек, сам былой арестант, Сангак Сафаров – лидер Народного фронта.
– Выпулился на волю, мать честная, не жизнь, а сказка! Тогда я впервые получил «пушку». Дед сказал: всем, кто со мной, выдать оружие… Некоторые наши закосили, свалили в туман, думали на шмоне в городе выжить. А Сангак сказал: мародеров отстреливать… Так и было. – Серега задумался, лицо его неожиданно окаменело, видно, вспомнил что-то особенное, засвербила в памяти заноза. – Вовчиков колотили по всей Вахшской долине, хотя мне по барабану, что вовчики, что юрчики, лишь бы тугрики платили. А потом я упорол косяка: пошел с бабой-снайпером, латышкой, на ночную операцию: постреляли в кишлаке у вовчиков – шухер устроили. Ее на обратном пути смертельно ранило, когда мы на машине прорывались… Меня за самоуправство чуть не заделали вглухую. А когда я еще на бабе одного начальника крупно погорел, пришлось давать винта. Метнулся к вовчикам – фундаменталистам, а куда еще деваться? Меня на всех дорогах ловили… Неделю держали в подвале, проверяли. Потом разведка подтвердила, что действительно на меня объявлен розыск по всей республике. И отправили на повышение квалификации в лагерь под Пешаваром. Там школа была, дай боже! Пакистанские офицеры дрючили нас, как щенков. Я исхудал, подцепил какую-то заразу местную, вся рожа в язвах была. Видишь, следы остались? Чуть околеванец не настал… Через три месяца переправился с командой через Пяндж – и снова на войну. То, что выжил, – спасибо пешаварской школе: стреляю на звук в темноте, влет, с одной, двух рук, владею ножом по-всячески. Но самое главное, знаешь что?.. Вовремя сориентироваться и слинять. Вместе с командой, конечно… Дезертиров нигде не жалуют.
