Стихийно талантливому, невообразимо ленивому, вечно неустроенному. Аня была убеждена, что, если бы Борькина жена была человек, Борька уже давно был бы скульптором с мировым именем.
Борька заговорил голосом похитителя:
— Мужа нет?
— Нет мужа! — крикнул из кухни Андрей.
— Бери самое необходимое, бери детей…
— Борька! Ты все грозишься только. Увез бы ты меня от них, закабалили совсем.
— Зачем добивалась равноправия?
— Так они мне все надоели!
— А муж — в первую очередь, — говорил Андрей, выходя в коридор.
— Мы застигнуты! Побег отменяется. Но после всего, что было, я не могу оставить тебя с ним одну. Я тоже остаюсь здесь.
Борька повесил на вешалку свою спортивную куртку, чмокнул Аню в щеку, огромной своей лапищей пожимал руки Андрею и Виктору.
— А ты, кажется, из средневесов переходишь в первый тяжелый вес.
— Мелкая месть озлобленного мужа-мещанина. Пренебрежем.
Аня вгляделась внимательно.
— Борька, у тебя что-то случилось. С Ольгой?
— Как всегда: Брестский мир. — Он оглядывался, ища тапочки. — «И сказал бог: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». И за то будут даны тебе тапочки.
— Не будут даны, — сказала Аня. — Иди так, на улице сухо.
— Но микробы! На моих подошва до двух миллиардов микробов. И все болезнетворные.
— Еще смеяться будет! — Аня открыла дверь в комнату. — Иди!
— Зиночка! И как всегда — прекрасна. Постой, постой: я вижу что-то новое в прическе, что-то новое в лице.
— Оставь, пожалуйста. — Зина застыдилась, как девочка, и рукой на него махнула.
— Изведать неизведанное, изваять неизваянное…
— Ты все обещаешь.
Борька Маслов повалился на тахту, на застонавшие пружины.
— Вот дом, где я дома. Единственный дом на земле.
Аня всплеснула руками:
— Опять!..
— Приму поношение из уст твоих и чарку из рук твоих.
— Да? Можешь не надеяться.
— Ибо не то, что из уст, а то, что в уста.
— Из рук моих ты получишь сейчас завтрак.
С тем Аня вышла на кухню. Борька подложил себе диванную подушку под шею — он сидел, опершись спиной о стену, — подтянул к себе лежавшую на тахте книгу.
Любимое его занятие, любимейшее положение: с книгой на тахте, зажмуря левый глаз.
Чаще на боку лежа.
Однажды в момент своих семейных разногласий он прожил на этой тахте не вставая четверо суток. Дети затевали на нем игры, он засыпал под их голоса, просыпался, прочитанные книги шлепались на пол; стопка их под конец сровнялась с тахтой.
Разговаривал он с детьми преимущественно кратко: «Приблизьтесь!.. Изыдите!» А они обожали его. И сейчас, едва только голос его раздался, две головы всунулись в дверь: одна над другой. Две пары карих Аниных глаз смотрели на него. Таким от них потянуло теплом, что Борькины толстые губы сами поплыли в улыбке. Но он тут же остановил кинувшихся к нему детей.
