Не по мысли — по чувству, в котором была совершенно свободна.
Он, конечно, не мог не знать, да и она, если спросить, сказала бы, что из них двоих умней он. Многие мысли ей были просто скучны, как скучны ей были газеты. И в то же время ей, как младенцу, бывало то открыто, чего не могли разрешить мудрецы.
Далеко где-то сверкнуло беззвучно из-под туч. Андрей подождал. Даже и не пророкотало.
Весь день давила сильная жара. Ближе к вечеру от горизонта, быстро закрывая небо, двинулись тучи; ветер гнал по улице пыль, белым пухом летели с кудахтаньем куры, мотались согнутые вершины деревьев, отрясая листву. В домах стало темно.
Потом вслед за сверкнувшей молнией низко над крышами ударил гром, в лампочках померкло, вновь разгорелось, грохнуло сильней прежнего, и свет погас. Небывалой силы хлынул дождь, вмиг выполоскал сады, улица зашумела пенной глинистой водой, по воде босиком, прикрывшись мешками, рвущейся из рук целлофановой пленкой, женщины загоняли коров во дворы.
Гром вскоре откатился за дальний лес — оттуда и посверкивало, — а небо так и осталось низким, из него то сеялся, то принимался идти дождь.
— Они как-то жили гостеприимно, — говорила Аня, — теперь так не живут. Всегда народ был в доме. Вечером в саду накрывали под электричеством стол. Сорокалетние мужья, красивые жены. Я только теперь это понимаю. Еще не начались болезни, и уже дети подросли. И уже что-то достигнуто к жизни. Помню, приходили братья Авдеенки, полярные летчики, красавцы. Доктор Никитин, комиссар гражданской войны.
Все заслуженные люди…
— А если не заслуженные? Или жизнь не заслуженного не стоит ничего?
— Да, ты прав. Но я так их помню…
Опять пошел дождь, мир сузился, стал меньше, тесней: они двое и дети их рядом.
При разгоревшемся угольке сигареты Аня увидела его губы, сжатые жестко, горькие морщины у рта, увидела, как задрожал в пальцах уголек сигареты, когда он отнимал ее от губ, и сердце в ней повернулось. Он ведь мужчина, тот, кто должен защитить…
Как часто в наш век самым беспомощным оказывался мужчина. И не его была вина.
Она целовала его мягкими, добрыми губами.
— Обожжешься. Сигарета же.
— А ты не кури, когда с женой. Жена, понимаешь, жена. Жену надо любить, а не злиться.
Она сама взяла у него сигарету из губ, выбросила за окно.
— И не о делах думать. Любить жену, любить.
— Что, сердце повернулось?
— А у меня все от сердца. Только от сердца. И не бывает иначе.
Такой он родной был сейчас. Она целовала его с закрытыми глазами. И так близко стало, так радостно обоим, так вдруг нестерпимо больно, казалось — вот сейчас лопнет сердце.
