– Люди сложили руки для молитвы.
– Нет. Вскрытие.
– Вот оно что… А в руках у них, выходит, скальпели.
– Мне она нравится, но от чужих можно всякого наслушаться.
Действительно, композиция: нагая женщина, окруженная мужчинами, – в какой-то мере выдает сексуальные фантазии Кей. Хотя они не идут ни в какое сравнение с циничными мыслями мужчин, это правда. Похоже, тут есть какая-то связь: на картине только женская грудь и видна, Кей же свою упрямо скрывает. Но пошлости нет никакой. Одним словом – красивая картина, композиция напряженная. В ней чувствуется контроль. Пожалуй, можно поискать какой-то смысл в том, что на обеих картинах красиво изображаются трупы, но я не увлекаюсь психологией.
Поставив перед собой чашку, я уселся на летние подушки с узором синих цветов и почувствовал, как мужчина средних лет ворвался в одинокую жизнь молодой женщины.
Еще в комнате стояла мини-стереосистема.
– А что, из музыки у тебя – только нагаута?[26] – неуклюже пошутил я.
– Пуччини.
– Кто?
– У него одна моя любимая вещь.
– Это что, выходит – опера?
– «Любимый отец».
– Не слышал.
– Послушай.
Кей встала. На комоде – коробка с аккуратно расставленными компакт-дисками. Штук тридцать.
– Опера «Джанни Скикки». Хотя сама опера меня не интересует. Только эта песня: «Любимый отец, купи мне кольцо. Но если нашей любви сбыться не суждено, я брошусь в реку Арно».
– Флоренция?
– Угадал.
Зазвучала ария. Красивая музыка.
Но когда на две картины с мертвецами наложилась еще и ария, даже я, при всей своей нелюбви к психоанализу, почувствовал: со смертью у нас явный перебор. Такой крен для мужчины средних лет, вроде меня, – род саморазрушения. Как она говорила? «Любимый отец»?
Кей подалась ко мне.
Наши губы слились, и мы повалились на татами, забыв об арии.
Катастрофа случилась в ту же ночь.
Пора было приниматься за вторую часть сценария. Первая вышла так хорошо, что начинать вторую было несложно.
Однако поужинав у Кей – поскольку мы оба приятно утомились, то просто разогрели в микроволновке пиццу, сделали салат и разбавили суп из концентрата, – мы расстались. В начале восьмого я сел за работу, но не мог написать ни строчки. Незаметно пролетел час.
Кей как могла отвлекла меня, но почти все мои мысли до сих пор были устремлены к родителям. И все, что я задумывал для сценария, разом поблекло. После таких переживаний я не мог писать драму об отношениях мужчины и женщины, гоняющих шары и мячи.
Да, ну и дела…
Стоит лишь постараться, и все получится. Но не сейчас. Стремительно развивавшийся сюжет перестал интересовать меня, персонажи опостылели.
