— You never do it again! — просвистела она сквозь свои широкие и гладкие, как океанские камешки, зубы. — You are not supposed to bother him! You do what you want with your bastard but you are fired![1]
Сусанна изо всех сил вцепилась в плетеные прутья дивана, высоко подняв левое плечо и словно заслоняясь им.
— Now! — выдохнула хозяйка. — You go back to Russia! Do you hear me?[2]
Горничная ожесточенно замотала головой:
— У меня на билет не хватает!
— Hookers know how to get money![3] — вздымая разгневанную грудь, громко сказала хозяйка и поплыла к двери: — Leave right away![4] Чтобы духу твоего не было! Немедленно! Отправляйся обратно в Россию! Ты слышишь меня!
Утро было испорчено, хотя песок наконец прогрелся и желтое, веселое солнце принялось поджаривать обитателей пансионата, заботливо смазавших друг друга душистыми кремами, от которых любая потрепанная временем кожа блистает, как новая.
Никому из стариков почему-то не хотелось больше валяться на пляже, и они, вспомнив о смерти и недалекой осени, начали, хрипловато ворча, обматываться полотенцами, чтобы снять с себя мокрые плавки и надеть сухое. Огорченные их жены поплелись в раздевалку и там, без стыда раскрывши друг перед другом тела, непослушными руками вставили в лифчики желтоватые от времени груди и пригладили перед усеянным черными крапинками, мутным зеркалом вставшие торчком от купания старые локоны.
Хозяйка, уже улыбающаяся и напудренная так густо и розово, что почерневшие корни волос на висках тоже стали розовыми, встретила их на веранде, где вспыхивали на стенах солнечные зайчики и остро пахло мясом из кухни, в глубине которой ожесточенно колдовал над булькающими кастрюлями и шипящими сковородами повар, немолодой поляк, молчаливый, с начесанным чубом черных волос, бывший когда-то, судя по всему, вовсе не поваром, а, может быть, оперным певцом или даже художником.
— Я извиняюсь, — нерешительно пробормотал невропатолог и поморгал своими слабыми глазами, — но тут только что Сусанночка… Можем ли мы чем-то…
— No way! — блеснув на него улыбкой, отрезала хозяйка. — She was crying, because her baby is sick in Kiev. She should go back and stay there.[5]
Невропатолог не все понял из ее слов, но то, что у плачущей синеглазой Сусанны есть в Киеве ребенок, он разобрал и тут же передал это своей жене, а она, в ужасе прижав к щекам продолговатые ладони, сообщила новость всем остальным. Маленькое седоголовое общество загудело, как улей, который мимоходом потревожили палкой.
