– Есть там люди, – неопределенно ответил он. – Но это неважно. Главное, вас спасти.
Он был просто одержим этой идеей.
– Если чеченцы нас сегодня захватят, я вас живыми не отдам, – вдруг сказал комендант, и мы с Геной содрогнулись. – Уж лучше я вас сам подорву гранатой.
– Ну что вы! – как можно убедительней заговорила я. – Успокойтесь. Нас ведь еще не захватили.
Мы страшно нервничали, наблюдая, как он шарит по себе в поисках гранаты. Он явно рвался осуществить свой трагический план. И мы долго-долго его убеждали, что сами подорвемся, если что.
– Я хочу чаю! – сказала я, надеясь отвлечь коменданта от навязчивой идеи.
Он приказал дежурным вскипятить воду. Вода кипела ровно час. Когда вскипела, я сказала:
– Это уже смешно, но я не хочу чаю. Я только ужасно хочу спать. Нельзя ли убрать отсюда всех ваших людей?
– Никак нельзя, – ответил комендант. – Они будут охранять ваш сон.
– На кой хрен нам ваша охрана! Дайте поспать, Христа ради!
Уже полпятого утра!
– Эх вы! – укоризненно сказал комендант. – Гоните меня. А мне ведь даже и поговорить здесь не с кем. Можно сказать, ни одного живого человека рядом.
Лишь только комендант, погруженный в нечеловеческое горестное одиночество, удалился, Гена мгновенно вырубился, как будто его топором по башке ударили. И начал храпеть. Господи, как же он храпел! Это была фуга Баха, симфония Бетховена! Потом к нему присоединился охранник у окна, который спал, прислонившись к мешкам с песком, и выводил тоненькие, музыкальные рулады.
Охранник был юный и звучал, как скрипка, а матерый Гена – как целый оркестр.
Получился концерт для скрипки с оркестром.
Я лежала в мешке, сучила ножками и тихо, шепотом материлась, чтобы никого не разбудить. В восемь утра вся эта банда зашевелилась, Гена тоже встал, выспавшийся и бодрый. "Вот гад!" – подумала я.
Мы позавтракали в каком-то бараке кильками в томате, шпротами и густым черным чаем из металлических кружек. Потом вернулись в комендатуру, куда с девяти часов утра потоком шли люди, – не описуемые существа в серых, изношенных тряпках, оставляющие за собой едкий запах человеческого! тела. Женщины, не похожие на женщин, и бородатые старики с блеющими, слабыми голосами. Дети с дикими глазами, разглядывающие меня в упор, без! улыбки. Чего только не пришлось повидать этим детям! Глядя на это жалкое сборище, я думала о том, как подешевела человеческая жизнь в Чечне. Убивают здесь просто так, ни за что.
Я разговорилась с русской женщиной, которая всю войну просидела в подвале вместе с шестнадцатилетней дочкой (я бы ей дала все тридцать лет). Обе они походили на сумасшедших и слегка заговаривались. У них не было ни денег, ни вещей, и они ждали бесплатного автобуса, чтобы уехать из Грозного. Их никто не ждал, и непонятно, на что они надеялись. Ими владела одна навязчивая мысль – бежать из этого ужасного места.
