– Каже, с жинкою живут плохо.
– На черта ты ту накидку из бисера купила на толкучке? А теперь плачешь.
– Долгу богато… Я ж ему еще с собой дала на одежду. Сказал, что поженимся. Прошел уж месяц – ни гу-гу.
– Так ты ему еще и денег дала?!
– От радости.
– От какой такой радости?
– Дите будет…
– Это неплохо. Ты одинокая. Еремей твой без вести пропал.
– Да пора уж, скоро тридцать мне.
Бедная Дурка: она не только продала кое-что за этот роман, но и купила себе у пленной немки пелерину из бисера. Думала, что наряд этот сблизит ее с тем высшим классом, к которому, по мнению Дурки, относился и ее будущий муж. А он уехал – и с концами. Родился мальчик. Слала Дурка письма в Москву – ни ответа, ни привета.
…Сейчас лежу на брезенте баркаса и придерживаю тугой конверт с письмом, которое мне пришлось переписать более мелким почерком.
В нем и фотография Валерочки – Дуркиного сыночка. Каждой женщине, родившей в одиночку, хочется похвастаться перед отцом ребенка – какой, дескать, сын у меня хороший получился. А
Валерка разинул "варежку" и хохочет во всю ивановскую, сидя на мотоцикле…
Конверт отдала подводнику – и до свидания… Дурка вытягивала из меня обнадеживающие детали, но тщетно. Хватит и этого. Шли годы, она нет-нет да и попросит вновь рассказать о моей встрече с отцом Валерки.
Как-то заехала я на хутор по дороге на юг, к морю,- сыну бронхит полечить.
– Папаня!- слышу ломаный мальчишеский голосок в Дуркином дворе. Тетя Нонна з Вовкою.
Постаралась не выдать удивления: Еремей Дуркин вернулся.
– Дядя Ерема, где Александра Григорьевна?
– Заходьте – она на берегу белье трепае.
– Я схожу к ней,- упредила я его.
– Она во-он за той вербой.- Просветленный Еремей охотно указал пальцем.
Обнялись мы с Дуркою, сели, буруем ногами прозрачную, чистою воду. Мальки кусаются…
– Батога хорошего дав мне и усе,- говорит Дурка.- Пацана признал. Тот его батькой зовет. Малой был – четыре месяца. Ото и весь сказ…
– Да, Григорьевна. Такую любовь сроду не найдешь, как Еремей тебя любит.
– И я его тоже,- ответила Дурка.
Бывают же такие люди, как Дурка. Без нее на хуторе пусто. Пускай хоть спит, хоть борщ варит – лишь бы хутор не становился порожним. Вот уж отрада для всех, игрушечка и для взрослого, и для дитяти. Смотришь, ребятенок еще только ползать начинает, а до их двора первым делом доберется.
– У-у-ка!
Хохоча, Еремей берет чужого ребенка – и в палисадник. Родители, случалось, даже ревновали. Некоторые матери ждали: вырастет и прибьется к сверстникам. Нет, и сверстники хороши, а все:
