– Эх, Петровны нету!- накрывая на стол, сначала говорила Дурка. Вот бы попели с нею – отпад!
– Да, Петровна у нас дюже гарно поет, хором руководит,- вторят товарки.- Она еще в детстве в церкви на клиросе спивала. Батюшка хвалил ее…
Мама не сразу согласилась прийти на вечеринку и нагрянула без предупреждения. В руках она всегда держала папку – скоросшиватель.
– Вечер добрый,- сказала мама.
Лучше бы ей не появляться, притягивала она к себе людей, в любой компании становилась лидером. Рассказчица была талантливая, вела себя естественно, чем и располагала неизменно всех к себе…
Побыв немного, собралась уходить.
– Пойду. А то дети и муж погонят из дому.
– Иди, иди, коммунистка! Все дела партийные у тебя.
– Да хоть бы и не партийные. Петровна есть Петровна. Надо будет – и до утра просидит, распоется, рассмешит всех,- заступилась за маму Дурка.
– Ну, ничего, кадась мы ее заграбастаем.
Мама вмиг оценила Дуркиного кавалера: и форму рук и затылка приметила, и тембр голоса ей понравился. Да и одет опрятно.
– Ничего, чистенький, аккуратный,- ответила она Дурке, когда та спросила: "Ну как он тебе?" Мама с ее проницательностью не раз отмечала подходящего мужчину, но это, как правило, ни во что не выливалось. Она была самолюбива, строга к себе и тем сильнее, чем больше осознавала свою нелюбовь к мужу.
Они там гуляют, но мама знала, что тот, Дуркин, ждет лишь ее.
– Может, пойдем, пройдемся?- сказала она как-то мужу.- А то все работа, работа… Посевную закончили – чего теперь?
– Вот еще!- Он скривил лицо, будто ему касторку предложили.- Иди одна. К Дурке зайдешь, частушки споешь.
Мама никогда не пела частушек, она пела, как богиня, красивым контральто задушевные народные песни. Сам Алексей Денисович
Дикий спрашивал меня: "Мама не скоро приедет?" Он слышал, как она поет,- в ВТО отмечали мы какую-то премьеру. Спрашивали о маме и другие режиссеры. "Как приедет – сообщу",- смеялась я. А рассказчицей, равной ей, была только я.
– Молодец, дочка!- хвалила она меня, когда я, бывало, подхватывала ее рассказы.
Дурка торжествовала. Привела такого мужика… Да еще москвича.
Отличался он от колхозников. Почему-то особенно поразил всех его несессер.
Как-то приходит Дурка в слезах. Мама ну ее утешать:
– Не плачь, Дурка. Чует мое сердце – прохвост он. Никакой он не подводник. Брешет. Скорей всего надводник: поверху, сама знаешь, чего плавает. Це такой, шо шукае, где плохо лежит…
Бродяга-курортник… На выпивку налегает, а гроши давно кончились.
