— Укреплённое, — сказал он. — Тут надо либо гранатами, либо тяжёлой артиллерией…
Атака задерживалась. Иванов подтянул ремень и подошёл к командиру:
— Разрешите, я подползу с гранатами… Сбоку там можно подобраться.
Спивак оторопело взглянул на Иванова и сказал своим тонким голосом:
— И я… И я с ним!
Командир опустил бинокль:
— Погодите. Пускай трёхдюймовочка их ещё постукает. Гранатам будет легче.
Снаряды ложились метко, и бугор наконец притих. Иванов и Спивак вылезли из окопа. Иванов пополз, то приникая головой к неглубокому снегу, то приподнимая её, чтобы не сбиться с пути. Спивак двигался за ним. Страх у него пропал, словно остался там, в окопе.
Из бугра снова открыли огонь. Но Иванов и Спивак уже доползли до ближайшего валуна. Он был серый, поросший мхом и большой, но Спиваку хотелось, чтобы он был ещё больше. Пули ударялись о камень. Иванов и Спивак выждали и поползли к следующему валуну. Так они ползли от камня до камня, всё ближе подбираясь к бугру…
Теперь они уже ясно различали замаскированные сосновыми лапами стволы пулемётов.
Иванов обернулся. Лицо у него было бледное, а голос сиплый и сухой:
— Сперва я пойду. А если… — Он махнул рукой. — Тогда ты, Спивак…
Он выбрался из-за камня и быстро пополз, часто и сильно двигая коленями. Он подкрался близко к бугру сбоку, приподнялся, размахнулся и швырнул гранату.
Раздался взрыв. Спивак выглянул. Бугор молчал. Иванов лежал на земле и силился подняться. Поле обстреливали из другого пулемётного гнезда. Но Спивак, позабыв обо всём и не слыша противного писка пуль, выскочил из-за камня и бросился к Иванову.
— Уйди… убьют… — хрипел Иванов. Он был ранен в шею.
Спивак обнял его и потащил. Правой рукой он тащил Иванова, а левой помогал себе ползти.
— Вот только до камешка… до камешка… Там перевязку сейчас… сейчас… — бормотал он. — Вот только до…
Вдруг он замолчал и навалился на Иванова.
— Спивак! — позвал Иванов. — Спивак!
Спивак молчал. Иванов с трудом выбрался из-под него. Он хотел подтащить Спивака к валуну, но сил не хватало. Он дёргал тяжёлого Спивака. Вдруг он услышал крики «ура». «Наши пошли в атаку», — подумал он и больше ни о чём не думал…
Иванов пришёл в себя в госпитале. Он быстро поправлялся и через месяц вернулся в гарнизон.
Гитара по-прежнему висела на гвоздике. Иванов снял её, обтёр пыль, сел, положил одну руку на гриф, другую на струны, согнул толстые пальцы и заиграл, неверно напевая:
Он низко пригнулся к гитаре, чтобы никто не видел его лица. Он долго играл одно и то же, всё те же первые такты старой песни. Иванов пел плохо, брал не те ноты, но никто не смеялся, потому что все вспоминали погибшего товарища…
