Батьяни в сильном волнении шагал взад и вперед по комнате. Налитые кровью глаза его метали молнии на хитрого еврея, который совершенно спокойно издевался над ним самым жестоким образом.
Финкель с коварной улыбкой следил за впечатлением, которое его слова произвели на графа; впечатление это вполне удовлетворило его — Батьяни был, видимо, напуган и сильно смущен.
— Но это еще не все, — снова заговорил Финкель, поглаживая свою седую бороду. — В сущности, ведь письмо — доказательство неважное, так как бумага, говорят, все терпит. Ведь граф Батьяни, пожалуй, стал бы утверждать, что я написал одну только клевету, которую доказать не в состоянии. Но я имею возможность представить живого свидетеля, я могу воскресить покойников, которые готовы будут поклясться, что граф Батьяни — убийца и беглый преступник, преследуемый властями. Если бы вы увидели моего свидетеля, то вы потеряли бы всякую надежду обелить себя и содрогнулись бы от изумления и ужаса.
— Довольно, Илиас Финкель! — воскликнул Батьяни и подошел вплотную к своему мучителю. — Я сознаюсь, что я в ваших руках, и вам нечего меня бояться. Имеющиеся у вас векселя представляют собой крупную сумму. Я этого не отрицаю и не уклоняюсь от платежа. Но в данную минуту у меня денег нет. Я лишь недавно получил свое нынешнее положение и еще не имел случая разбогатеть. Если вы согласитесь отсрочить долг до заключения мира, то я готов заплатить вам хорошие проценты.
Финкель пожал плечами.
— Граф Батьяни, — сказал он, — вы говорите о мире и сами не надеетесь на него. Это дело еще вилами по воде писано. Война может продолжиться еще много лет и трудно сказать, будете ли вы тогда живы и останетесь ли комендантом Праги. Ваше сиятельство, мне надоело ждать. Я хочу получить свои деньги со всеми процентами, и я пущу в ход все доступные мне средства, чтобы добиться своего.
— Вы слишком жестоки, Финкель!
— Иначе не могу. Я вовсе не так жесток, как были вы жестоки в тот день, когда стояли рядом со мной в зале суда и приказывали палачу, чтобы он не щадил меня и пытал как можно сильнее. Да, ваше сиятельство, я тогда перенес страшные мучения, и по сей день я еще чувствую плети, которыми меня в тот день угощали. Но сегодня орудия пытки в моих руках, и я нажму их сильнее, чтобы вы знали, какую боль они причиняют.
Глаза старого еврея горели ненавистью, все лицо его перекосились при воспоминании о перенесенных мучениях. Он вспомнил, что в тот день, когда струилась его кровь, когда его пытали, точно бесчувственное животное, когда он сквозь пелену слез и крови, застилавшую ему глаза, видел насмешливое лицо графа Батьяни, — он поклялся в душе отомстить когда-нибудь своему мучителю, который соблазнил его дочь и так жестоко пытал его самого.
