— Ничего подобного. Ты знал, что я уехал, поскольку следил за моим домом из окна своей спальни с самого утра. Если разобраться, ты следил за мной чуть ли не со дня моего приезда.
— Я думал, что вы, возможно, контрабандист.
— И что же, позволь узнать, навело тебя на эту мысль?
— Ваша лодка, — соврал Пиил.
Незнакомец улыбнулся.
— Но теперь-то ты, надеюсь, узнал правду?
— Не совсем, сэр, — сказал Пиил.
— Я — реставратор. Восстанавливаю старинные картины, предметы обихода и прочие вещи. Согласись, временами они нуждаются-таки в реставрации и ремонте. Как этот дом, к примеру.
— Или лодка, — сказал Пиил.
— Или лодка, — согласился незнакомец. — Некоторые старинные вещи — такие, например, как эти картины, — представляют огромную ценность.
— Они что же — дороже яхты?
— Гораздо дороже. Но хватит об этом... Теперь, когда ты знаешь, что у меня здесь хранится, у нас возникла серьезная проблема.
— Я никому не скажу, — проблеял Пиил. — Честно.
Незнакомец провел ладонью по его коротко стриженным волосам.
— Знаешь что? Мне, возможно, понадобится помощник, — негромко произнес он. — Человек, который следил бы за моим домом, когда я буду в отлучке. Ты как — согласен взяться за такую работу?
— Да.
— Между прочим, я собираюсь выйти на своем судне в залив. Хочешь ко мне присоединиться?
— Да.
— Тебе нужно получить для этого разрешение у своих родителей?
— Дерек не мой отец. А матери все равно.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
— И как же тебя зовут?
— Пиил. А вас?
Незнакомец не ответил и лишь обвел глазами комнату, как бы желая удостовериться, что Пиил не нанес никакого ущерба находившимся в помещении приборам и ценным вещам.
Париж
Заполненный трудовыми буднями карантин, в котором пребывал незнакомец в Корнуолле, мог бы завершиться без всяких происшествий, если бы Эмили Паркер не встретила человека по имени Рене на вечеринке, устроенной иорданской студенткой по имени Лейла Калифа дождливым вечером в конце октября. Как и незнакомец, Эмили Паркер жила в своеобразной добровольной ссылке: она приехала в Париж в надежде, что сможет исцелить свое разбитое сердце. У Эмили не имелось тех физических совершенств, которыми обладал незнакомец. Ее походка была развинченной, ноги слишком длинны, бедра чрезмерно широки, а груди — тяжеловаты. Когда она двигалась, создавалось такое впечатление, что все части ее тела находятся между собой в постоянном конфликте. Ее гардероб не отличался разнообразием: большей частью она носила потертые джинсы с модными сквозными разрезами на коленях и стеганый, подбитый ватином жакет, придававший ее торсу сходство с большой диванной подушкой. Лицом она тоже, что называется, не вышла. Мать утверждала, что у нее черты польской крестьянки — круглые щеки, толстогубый рот, тяжелый подбородок и тусклые, близко посаженные карие глаза. «Боюсь, у тебя лицо отца, — говаривала она, — и отцовское же ранимое сердце».
