– Ты забыл, о чем говорил, – перебил я его наконец. – Скажи лучше, что же сталось с этой самой Настей?
– С Настей? – переспросил он удивленно, будто очнувшись. – Я же тебе все уже рассказал…
– Да нет, ты мне так и не сказал, чем дело кончилось.
– Разве? – пожал плечами Петя. – Она ведь покончила с собой.
Повесилась или отравилась, я даже не знаю. Но не утопилась, это точно.
И я заставил Петю завершить историю. В третий раз Петя решил ехать к ней без предупреждения, поскольку телефон соседей не отвечал. Он сорвался к ней неожиданно, перепив с сокурсниками пива в баре
Жигули. У подъезда он обнаружил милицейскую машину и машину
“скорой помощи”. Он поднялся на лифте на ее этаж, дверь квартиры была распахнута, на площадке толпились соседи. Милиционер преградил
Пете дорогу. Но обратил внимание на Петино искаженное испугом лицо.
– Вы знали ее?
– Знал, – сказал Петя, стуча зубами. – Что с ней?
– Войдите.
В комнате на том самом матрасе, где они занимались любовью, лежало тело, закрытое простыней. Ее тело. Санитары на глазах Пети переложили Настю на носилки, и вышло у них это очень ловко.
– А вы пойдете со мной, – сказал милиционер на ухо Пете. – Документы с собой?
В отделении Петю пригласили в отдельную комнату, и усталый опер спросил, кем приходится Петя покойной. Петя сказал, что видел Настю два раза в жизни. И даже не знает ее фамилии. И вообще ничего о ней не знает. Опер переписал Петины данные из паспорта и сказал:
– Свободны. Вызовем, когда будет надо.
– Весеннее обострение, – сказал Петя на пороге, вдруг вспомнив фразу, которую как-то слышал от нее.
Опер и эти слова Пети записал. Но потом никто никуда Петю так и не вызвал.
Иногда хочется наступить на те же грабли
Понимаю покойную Елену Петровну: она никогда не могла разобраться в романах и влюбленностях сына. Я тоже не мог. Даже тогда, когда имел возможность задавать Пете уточняющие вопросы. Думаю, полного списка не имел он сам, да ему ни в коем случае не пришло бы в голову его составлять. Он был – прямодушный любовник, бабник и гуляка безо всякой задней мысли и расчета. В нем было благородное прямодушие, не только в любовных, но и во всех жизненных обстоятельствах, люди мелочные принимали это Петино качество за простоватость, иначе говоря, глупость. Скажем, Петя не умел обаятельно говорить гадости, так, чтобы собеседник под шутливой благожелательностью не сразу разглядел скрытое оскорбление. Если он говорил резкости, то – резко.
