– Ты что ж, паскудник, творишь? – крикнул я, когда мы оказались на лестничной площадке. – Тебе напомнить, где лежала твоя диссертация, пока я ее не купил? Да ей самое место на гвозде в сортире! Если бы не я, то ее до сих пор бы читали только твои клопы и тараканы! Какое ты теперь имеешь на нее право, верблюд?
– А почему ты не дал мне пожрать по-человечески? – предъявил претензии Чемоданов и громко икнул. – Опозорил перед людьми…
– Это я тебя опозорил?! – взвыл я и схватил Чемоданова за воротник. Наверное, я спустил бы его с лестницы, если бы, подобно свистку рефери, в моем кармане не запищал мобильник. Пришлось отпустить негодяя.
– Алло, я слушаю! – крикнул я.
– Привет, – услышал я уже знакомый шепот.
Чемоданов, почуяв свободу, стал поправлять на себе пуховик и поглядывать на дверь в зал. Кажется, надежда в нем еще не умерла.
– Привет, привет! – со злым весельем ответил я. – Что-то давно тебя не слышал! Ну, начинай проповедь!
– Представь себе, – шептал «друг». – Ты защитился, женился на своей девушке, и вдруг об обмане узнает Аристарх Софронович. Его чувства оскорблены, он не пускает тебя в свой дом, у тебя портятся отношения с молодой женой, начинаются ссоры…
– Все, спасибо! На сегодня хватит! – перебил я и отключил аппарат.
И только сейчас я увидел, что на дисплее отразился телефонный номер. Вот это да! «Друг» попался! От избытка эмоций я даже поцеловал трубку и сунул ее в карман.
– Ну? – радостно сказал я Чемоданову. – Непризнанный гений, Джордано Бруно. Пошли?
Чемоданов выдворялся из академии с неохотой, и мне приходилось его подталкивать. В фойе, у гардероба, мы встретились с Аристархом Софроновичем. Он тоже провожал одного из гостей, правда, не так решительно, как я.
– Что, уже уходишь? – спросил папаша у Чемоданова и, как старого знакомого, похлопал его по плечу. Я встал между ними и, не давая Чемоданову раскрыть рта, ответил:
– Он совсем пить не умеет. Две рюмки выпил – и плохо стало.
– Ай-ай-ай, – покачал головой профессор. – Что ж так? Тренироваться надо!
На улицу я вытолкнул Чемоданова пинком под зад.
– Слушай меня, – сказал я, сунув другу детства кулак под нос. – Твоей диссертации больше не существует. Забудь о ней. Ты никогда не докажешь, что написал ее. Тебя никто не станет слушать. Но если ты все-таки раскроешь рот, я тебе морду набью.
Мокрый снег и пронзительный ветер, кажется, несколько протрезвили Чемоданова, и взгляд его приобрел относительную осмысленность. Не знаю, подействовали ли на него мои слова, но он уже не кричал и не возмущался. Повернувшись, он поплелся по снежной каше к входу в метро. Я провожал его взглядом и не испытывал ни жалости, ни угрызений совести.
