– Прости долгую речь, моя дорогая. Хотелось, чтобы… если бы только мог…
Лайза взяла его руку в обе свои и крепко сжала ее.
– Простите, что напомнила о вашей утрате, – сказала она. – Не хотела причинить боль. Также хотела бы, – добавила она задумчиво, – узнать вас первым, до того, как…
– Не будем жаловаться, моя дорогая. – Он перевернул ее руку и прижался губами к ладони. – Как приятно целовать тебя.
– Очень, – искренне согласилась Лайза, снова поднимая к нему лицо.
Пальцем он нежно обвел вокруг ее рта. – На сегодняшнюю ночь, то есть на сегодняшнее утро достаточно, любовь моя. Это все, что могу вынести, не разразившись слезами сожаления, что было бы не по-мужски. Кроме того, дом скоро проснется, и надо вернуться в свою комнату. Но подожди, есть у тебя иголка для шитья?
– Иголка? Конечно, в ящике для рукоделия, но зачем…
– Принеси, пожалуйста.
Босиком, плотно закутавшись в шаль, она побежала, принесла иглу и испуганно вскрикнула, когда муж, кратко поблагодарив, взял ее и сильно воткнул в подушечку среднего пальца – появились яркие капли крови. Он отвернул покрывало и стряхнул их на белые простыни – этого показалось мало, – и выдавил еще несколько капель.
– Вот теперь достаточно, – через минуту объявил он с удовлетворением.
Лайза почувствовала себя униженной и, покраснев, отвернулась. Он подошел сзади и положил ей руки на плечи.
– Лайза, тебе нечего стыдиться, это делается для других. Как я уже говорил, да ты и сама знаешь, слуги будут сплетничать. Хочу, чтобы они говорили о моей леди только хорошее.
Повернувшись, она сильно прижалась к нему. Удивившись, он отдался ее пылкому объятию.
После первой брачной ночи они стали играть в карты почти ежедневно в одной из комнат, служившей одновременно столовой и гостиной.
Так как Лайза неоднократно напоминала Торну, что она дочь экономных голландских бюргеров, а не расточительных англичан, они снизили ставки в игре до шиллингов.
Она продолжала оплачивать проигрыши поцелуями, и ему оставалось только скептически закатывать глаза, когда она, сделав в очередной раз это заявление, краснела от смущения.
– Я рад, – прошептал Торн однажды вечером, когда пришел к ней в комнату, что уже вошло у них в привычку, для небольшого разговора и долгого прощального поцелуя, – что твоя бережливость не распространяется на это.
– На что? – спросила она мечтательно, с трудом отрываясь от его губ.
– На то, что мы делаем, моя радость.
Она удобно устроилась у него в руках, прижавшись еще крепче.
