— Как же мне найти свой ритм? Или ритм Вселенной?
— Ну-у, — улыбнулся Рам, — до ритма Вселенной тебе далеко. Что же до твоего ритма — разреши себе почувствовать его, найди его в своем сердце.
— Change your mind? — проговорил я и почувствовал надежду.
— Вот именно, — Рам захохотал и снова скроил жабью физиономию. — Смени свой ум!
Я поселился у друга, ничего не сказав жене; ничего не сказал я и Таре. Позвонив Свами, я сообщил, что ухожу из «Дома Чая» и извинился. Рам благословил меня:
— Оставайся господином своих решений. На пути Искусства это — главное.
Друг не задавал лишних вопросов. Он был молчаливым флегматичным программистом, и компьютер занимал его больше, чем все остальное в этом мире. Несколько раз я рассказывал ему об Искусстве, о пути Ножа и о том, как я отказался от этого пути.
— Кстати, о ножах, — однажды заметил он. — У меня тут валяется отличная «выкидуха». Зэковская работа. Если хочешь — возьми.
Его предложение не было лишено оснований. Я по-прежнему допоздна работал в газете, и возвращаться домой приходилось темными, опасными переулками.
— Покажи, — поразмыслив, попросил я.
Что это был за нож! Не думаю, что над ним трудилось доброе существо, но существо это было исполнено мастерства и вдохновения — мрачного вдохновения. Нож был тяжелым, с массивной, отделанной рельефной гравировкой, рукояткой. Она словно сама просилась в руку, и большой палец ложился в аккурат на кнопку. Сверкающее хищное лезвие было чуть изогнуто в конце; сверху донизу проходил желобок — «для стока крови», пояснил друг. Я держал в руке орудие убийства, «пронзания живой плоти», как сказал однажды Халид.
— Ты сам его почему не носишь? — спросил я, удивляясь подарку.
— Не нравится он мне, — поморщился друг. — Да и зачем — я целый день дома сижу.
— А мне почему предложил?
Друг пожал плечами.
— Не знаю. Пригодится, — и больше я не смог вытянуть из него ни слова.
Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. «Пусть будет, — решил я.
— Так оно надежнее».
Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал ощущать его, занявшись другими делами.
