Он занимался, быв непобедимым
В искусстве этом. Вдруг с ума сводимым
Пахнуло ароматом… С рук разводом
И очи долу от стыда отводом
Застыли судьи перед подсудимым.
Серебряной планетою с другого
Быть может роза неба, архетипом
Кошмарным, невозможным прототипом
Разве цветка? Итак, бога нагого
Всем показали, друга дорогого
Не сдавшего к нему пришедшим типам
Из СБУ: "Идите вы… к Антипам!"
Исполнился вдруг духа бог благого!
Не сдаст мать ради кошелька тугого
Тот, изберёт перо кто логотипом,
В дом инвалидов, и кто с линотипом
Дела имел – ну что, в глазах кругово?
Хоть милосерд, но прав ты, Иегова,
И судит Бог не по стереотипам.
КОММЕНТАРИЙ
РОЗА И МИЛЬТОН
Джон Мильтон (1608-74), английский поэт. В поэме "Потерянный рай" героизирует образ Сатаны и "ставит вопрос о праве человека преступать освящённую богословием мораль" (СЭС). Последние годы жизни Мильтона омрачила слепота, та же участь постигла и Борхеса. Конечно, под "розой" подразумевается женщина. Это – стихотворение о последней любви. Я знаю, кому оно посвящено, но не намерен делать интимную тайну поэта всеобщим достоянием, и никому гадать на эту тему (предупреждаю с угрозой) не советую. Мильтон, да Байрон, да Эдгар По – вот и вся слава англоязычной поэзии. В сравнении с французской или с русской это очень, очень скудный перечень. Но, по правде говоря, даже из этих авторов ни один не увлёк настолько, чтобы я захотел кого-то перевести. Мильтона я пытался прочесть в юности в переводе Кронберга (говорят, неплохом), но так и остался холоден к этому поэту. Байрон после Бодлера показался мне третьестепенным стихотворцем, равно как и Эдгар По, томик которого несколько лет простоял в моей библиотеке – Бодлер затмил и его своим сиянием. В сравнении с Борхесом я, конечно, очень плохо знаю англоязычную литературу, но в своё оправдание сошлюсь, опять-таки, на Бодлера, афористично сказавшего: "Господь избавляет своих любимцев от ненужного чтения". В детстве мне наняли репетитора по английскому языку. Я выдержал занятий десять. Из всех тех уроков запомнилось одно слово – "коколду", то есть: кукареку. Затем в четвёртом классе я начал изучать испанский в школе, и без всякого репетитора. Через четыре года я выучил этот язык на уровне студента третьего курса университета. Когда через тридцать лет я открыл том стихотворений Борхеса, то хоть и со словарём, но разобрался в его поэзии. Теперь-то я, конечно, понимаю, что и репетитор "постарался", и учитель испанского языка в школе был отличный, и что это всё козни мадридского двора, соблазнённого Борхесом, но что теперь поправишь? Пишу всё это, чтобы читатель понял, откуда у хлопца испанская грусть.
