— Я ничего тебе не должен! — тихо огрызнулся он.
Прежде чем он отошел, старик заговорил снова:
— Я тебя предупреждал.
Эти слова неожиданно подействовали на Кавинанта как внутреннее озарение, как интуитивное суммирование всех переживаний, испытанных им в прошлом году. И решение мгновенно пробилось сквозь гнев. С перекошенным лицом он стянул с пальца обручальное кольцо.
До этого Томас никогда не снимал кольца: несмотря на развод и безжалостное молчание Джоан, он продолжал носить его. Кольцо было как бы его самоутверждением. Оно напоминало ему, где он был прежде и где он теперь, о разбитых надеждах, утраченной дружбе, о беспомощности — и его исчезающей человечности.
Теперь он сорвал его с левой руки и бросил в чашу.
— Это стоит больше, чем несколько монет, — сказал он и, спотыкаясь, побрел прочь.
— Подожди.
В этом слове прозвучала такая властность, что Кавинант снова остановился. Он стоял, не шевелясь, усмиряя свою ярость, как вдруг почувствовал, что старик взял его за руку. Тогда он повернулся и посмотрел в бледно-голубые глаза, такие пустые, будто они все еще разглядывали слепящий пламень солнца. Старик буквально излучал невидимую силу. Внезапное чувство опасности, чувство близости к вещам, недоступным его пониманию, встревожило Кавинанта. Но он только отмахнулся от этого. — Не прикасайся ко мне. Я прокаженный!
Отсутствующий взгляд, казалось, даже не задевал его, словно его не было или глаза старика были незрячими; однако голос нищего был ясен и тверд:
— На тебе проклятие, сын мой.
Кавинант ответил, облизнув губы:
— Нет, старик. Это нормально — таковы уж люди. Пустышки.
И, словно ссылаясь на закон проказы, он добавил про себя:
«Тщетность — основная характеристика жизни».
Вслух же он продолжал:
— Такова жизнь. Просто я придаю меньшее значение всяким пустякам, чем большинство людей.
— Такой молодой — и уже такой несчастный!
Кавинант давно уже не встречал участия, и поэтому нечто похожее на его проявление оказало на него сильнейшее воздействие. Гнев его отступил, хотя в горле так и остался комок, делая голос сдавленным и приглушенным.
— Пойдем со мной, старик, — сказал Кавинант. — Не мы сотворили мир.
Все, что нам остается, — это жить в нем. Все мы в одной лодке, так или иначе. — Разве не мы его сотворили?
Но, не дождавшись ответа, нищий снова принялся бормотать свой таинственный напев. Он удерживал за руку Кавинанта, пока в пении не наступила пауза. Тогда в его голосе появилось нечто новое — агрессивный тон, словно бы старик воспользовался неожиданной уязвимостью Кавинанта.
