Фактически все общества проклинают, отрекаются, отталкивают вас от себя — у тебя нет надежды.
Прилагая все силы, чтобы сдержать готовую прорваться ярость, он сосредоточил внимание на похолодевших ступнях и ноющих лодыжках.
С чрезвычайной осторожностью положив смятый клочок бумаги на стойку перед девушкой, Томас сказал, стараясь придать своему голосу выражение доверительности:
— Это, знаете ли, вовсе не заразно. Можете не беспокоиться — от меня вы ничего не подхватите. Это заразно разве только что для детей. Девушка, хлопая глазами, смотрела на него, словно удивляясь смутности своих мыслей.
Его плечи сгорбились, ярость комком застряла в горле. Он повернулся со всем достоинством, на какое был способен, и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.
— Адское пламя! — буйствовал он про себя. — Адское пламя! Будьте вы прокляты!
Чувствуя, как от ярости кружится голова, он оглядел улицу. Отсюда ему был виден город во всем своем зловещем величии. В направлении Небесной Фермы по обеим сторонам дороги теснились маленькие торговые лавки, словно зубы готовых сомкнуться челюстей. Ослепительное солнце заставило Томаса почувствовать себя беспомощным и одиноким. Быстро осмотрев руки на предмет царапин или ссадин, он заспешил обратно. Онемевшие ноги едва держали его, словно асфальт стал скользким от отчаяния. Томасу казалось, что он проявил мужество, сдерживая желание пуститься бегом.
Через несколько минут впереди показалась громада здания суда. На тротуаре перед ним стоял старик-нищий. Он не двигался, по-прежнему глядя на солнце и что-то бессвязно бормоча. Его знак «БЕРЕГИСЬ!» был теперь бесполезен, словно предупреждение, которое пришло слишком поздно.
Когда Кавинант приблизился, его поразила отрешенность старика нищие и фанатики, святые и пророки апокалипсиса дисгармонировали с этой улицей, залитой солнцем: нахмуренный приниженный взгляд каменных колонн не допускал подобной доисторической экзальтации. А горстки пожертвованных ему монет не хватило бы даже на скудный обед. Кавинант вдруг ощутил внезапную острую боль сострадания. Почти против своей воли он остановился перед стариком.
Нищий не шевельнулся, не прервал своего созерцания солнца, однако голос его изменился, и среди невнятного бормотания раздались ясные слова: — Исполни свой долг. Этот приказ, казалось, относился непосредственно к Кавинанту.
Словно по команде, он снова опустил взгляд к чаше. Однако требование, попытка принуждения вызвали в нем новый приступ гнева.
