. (10) Принеся ему обычную присягу и совершив
жертвоприношения, весь народ и воинство с лавровыми ветвями проводили на
рассвете Пертинакса в императорский дворец
[11].
{29}3. (1) Он же, водворенный в императорском жилище[12], — туда его, как сказано выше, ночью проводили воины и
народ — испытывал в мыслях тревогу, обуреваемый величайшими заботами.
Пертинакса, хотя он и слыл человеком крепкой души и во всех отношениях
мужественным, сильно страшило создавшееся положение, но не в силу соображений о
собственном спасении (ведь он часто проявлял презрение к еще большим
опасностям); он размышлял о внезапном прекращении тирании и о благородном
происхождении некоторых лиц в сенате, которые, как он подозревал, не примирятся
с переходом власти от знатнейшего государя к человеку, пробившемуся к ней из
простого и незначительного рода[13]. (2)
Хотя образ его жизни благодаря воздержанности вызывал похвалы и он был славен
своими воинскими деяниями, однако благородством происхождения он сильно уступал
патрициям. С наступлением дня он отправился на заседание сената, не позволив ни
нести перед собой факел, ни поднять вверх какой-нибудь другой символ, прежде
чем не станет известным мнение сената. (3) Когда же при его появлении все
единодушно восславили его и назвали Августом и государем[14], он сначала отказывался от власти, способной вызвать
зависть, и, ссылаясь на старость, просил о снисхождении, говоря, что есть много
патрициев, которым больше подходит императорская власть. Взяв за руку
Глабриона[15], он начал тянуть его,
предлагая сесть на императорский трон. (4) Тот был знатнейшим из патрициев
(свой род он возводил по прямой линии к Энею, сыну Афродиты и Анхиса [16]) и уже два раза был консулом. Он сказал:
«Но сам я, которого ты считаешь достойнейшим из всех, уступаю тебе власть и
своим голосованием я и все прочие отдаем тебе всю полноту власти». Тогда под
давлением и по настоянию всех Пертинакс с колебаниями и неуверенно взошел на
императорский трон[17] и сказал следующее:
(5) «Ваше очень благоприятное отношение к оказываемой мне чести и
исключительное рвение, а также ваш выбор, в котором вы отдаете мне предпочтение
перед вашей столь великой знатностью, — все это, не вызывающее подозрения в
лести, но доказывающее и удостоверяющее ваше доброе расположение, кому-нибудь
другому, возможно, внушило бы смелость и готовность немедленно принять то, что
вручено, и подало бы ему надежду на беззаботное правление, так как он будто бы
легко справится с властью над столь расположенными подданными; (6) меня же,
чувствующего значение оказанной мне чести, величие и исключительность всего
этого приводят в смущение и внушают мне немалый страх и беспокойство. Ведь
когда прежде оказы-
