- Ну?
- Ну, говорит: "Если вы, Лидия Павловна, откажете посодействовать скорейшему отъезду Магдалины Осиповны, придется уехать мне".
- Так и сказала?
- Дословно.
- Шурка, а ты не врешь?
- Глухова, вы здоровы? Как можно клеветать так на честного человека? - и синие глаза мечут молнии по адресу не в меру недоверчивой товарки.
- Молчите же, mesdames, дайте докончить "честному человеку", - вступается успевшая вскочить на край кафедры Маня Струева, сверкая оттуда на всех своими разгоревшимися от любопытства голубыми глазенками.
- Говори, Августова, говори!
- Что говорить-то, mesdames? Уж, кажется, все сказано. Идолище выгоняет нашу кроткую Магдалиночку. Ускоряет ее отъезд. Ясно кажется сказала: "Она или я"?
- А "сама" что же?
- А "сама" раскисла. В первый раз, понимаете ли, нашу "Лидочку" такой кисляйкой увидела. Сама красная, как помидор, глаза бегают, как у мыши, а поет-то сладко, сладко: "Нет, - поет, - я не допущу, чтоб вы уехали. Нам, - поет, - нужны такие сильные, здоровые натуры. Такие трезвые, как ваша…"
- Да она с ума сошла! Аллах наш, Магдалиночка, тоже ведь в рот вина не берет, - вынырнув откуда-то из-под руки соседки, завизжала Зюнгейка, захлебываясь от негодования. Все невольно смеются ее наивности. Ева мерит дикарку уничтожающими взглядами.
- Боже, как глупа эта Карач, если думает, что трезвой натурой называется только такая, которая не пьет вина! - И, повернувшись всем корпусом к девочке, она говорит, отчеканивая каждое слово и сопровождая слова свои взглядом презрительного сожаления: - Лучше бы ты оставалась в твоей степной деревне, право, Зюнгейка, и выходила бы замуж за какого-нибудь бритоголового малайку (мальчишка по-башкирски). А то привезли тебя сюда, учиться отдали в пансион, четыре года зубришь тут разные науки, а ума у тебя ни на волос. Написала бы твоему отцу, возьмите, мол, все равно толку не будет.
- Мой отец - важный господин, - произнесла, вздрагивая от охватившей ее тщеславной гордости, Зюнгейка, - у него четыре медали на груди: от прежнего царя две, да две от теперешнего. Он всеми деревнями заправляет, во всем уезде стоит большим старшиною. И дочка его не может быть неученая. Отец говорил, мать говорила, когда Зюнгейку отвозили сюда в большую столицу: учись, Зюнгейка, умной будешь, ученой будешь. Большие господа к отцу приезжать в селение будут, их принимать будешь. Генералов важных со звездами на груди разговорами занимать станешь. Чаем поить, кумысом… А ты меня оскорблять хочешь, - с неожиданной обидчивостью заключила свою речь девочка.
