Ривен добрался до перевала и уселся на камень; внизу, словно бы выцветшая в сгущающейся темноте и кружащейся метели, простиралась Слайгаханская долина. За долиной громоздились горы, а слева шумело море, бесконечной пенистой лентой набегая на берег. Ну да. Тихий, погожий денек; но следующая ночь будет отнюдь не тихой. Он растер свои ноги. Изуродованный и одинокий. Такой одинокий. Только упрямство и, быть может, еще привычка к военной дисциплине удерживали его от того, чтобы не разрыдаться, как удержали от слез тогда, в Ирландии, когда прямо под носом у Ривена взрыв разметал на куски его капрала, или когда он узнал, что Дженни мертва.
И он снова видел ее как живую — ветер треплет ее волосы, а она смеется и поторапливает его. Вниз по склону этого увала, на который он сейчас взобрался. Ривен направился дальше, проклиная свои бедные ноги, и грязь, и слякоть, и зиму, но больше всего — себя.
Спуск оказался гораздо труднее подъема: икры болели, колени ныли. Ему приходилось глубоко втыкать посох в размокшую землю, хвататься за вереск и камни. Склон был настолько крут, что тропа петляла причудливым серпантином. Ручьи теперь текли почти прямо вниз, часто пересекая извилистую тропу. Его промокшие ноги уже больше не ощущали никаких неудобств от сырости, но боль донимала Ривена. Ему казалось, что спицы в ногах у него сдвигаются с места, винты врезаются в мышцы, металл царапает по кости.
Пока Ривен спускался, снег опять перешел в дождь. Студеный, мелкий, нудный дождь, разбрасываемый порывами ветра с моря. Внизу, в заливе, ревели волны и крошились о мыс в белой ярости. Ривен обвел взглядом прибрежную луговину, и ему показалось, что он разглядел темное пятнышко на том конце залива — домик.
Перешагивая один из ручьев, он поскользнулся на влажном камне и упал, и покатился вниз по склону. Цепляясь руками за камни и стебли травы, он смог удержаться только перед черной торфяной топью; еще бы дюйм, и он въехал бы туда лицом. Он полежал там с полминуты, пока вода болота не успокоилась и в ней не возникло его отражение, потом поднялся на четвереньки, при этом руки его по запястья погрузились в тину. Промокший до нитки и весь черный от грязи, Ривен заставил себя встать и, проклиная свое упрямство, продолжить свой путь вниз по склону сквозь дождь и ветер.
***
— Ты погляди только, какое сегодня море. Синее-синее, — сказал он и остановился на вершине, засунув большие пальцы между лямками рюкзака и плечами.
