Путь к Вавилону - Пол Керни

Теперь, оглядываясь назад, он с трудом верил в то прежнее светлое времечко, когда разум его и тело составляли единое целое, до того, как мир обрушился на него, и в одно пронзительное мгновение он потерял все, что любил в жизни. И теперь он остался один.

Да уж, у кого-то там, наверху, и в самом деле пещерное чувство юмора. Ладно, я надеюсь, вы остались довольны моим фиглярством… и раскрошенными костями, и алой болью под веками, и месяцами неподвижности, когда собираешь себя по кусочкам. И друзьями, которые так за тебя переживают. Боже правый, вот уж от чего можно умереть со смеху — как мучительно они обдумывали, чтобы сказать мне, что ее больше нет. Что она умерла. Разбилась. Из-за троса, износившегося от долгого употребления. Почему-то мне всегда казалось, что это было бы пустым расточительством — покупать новый, трос. Теперь это, должно быть, смешно. Так что умирай смеясь.

Теплый луч солнца лег ему на лицо. Он открыл глаза и увидел знакомую ленту реки и деревья на дальней стороне лужайки. Фигуры пациентов в больничных халатах казались здесь абсолютно не к месту. Как и одетые в белое медсестрички. Это так далеко от вересковой пустоши. И от орлов. И от гор.

Беркшир — самое что ни есть обжитое место на свете. Он рассеянно провел пальцами по подлокотнику кресла-каталки. Они все здесь такие старые, просто отвратительно старые. Старики и старухи, готовящиеся разлечься на шезлонгах в Борнмуте, но пока нуждающиеся в услугах учреждений Министерства здравоохранения. Чтобы потом не вывалиться из шезлонга и не уронить мороженое. Постепенный уход в лучший мир.

Как раз то, что мне нужно. Тихонечко соскользнуть в забвение с непременными мягкими тапками, и Лабрадором желтого окраса, и, возможно, с прогулками по воскресеньям. Он едва не рассмеялся, но судорога челюсти отдалась в черепе вспышками света. Он тихо, но смачно выругался, осторожно прикоснувшись рукой к металлическим спицам, вонзенным в лицо, точно иглы какой-то чудовищно неумелой акупунктуры.

Человек в Железной Маске. Это я.

Боль померкла, на лице остался лишь теплый луч солнца.

Мне, разумеется, повезло. Я должен был умереть. После падения с высоты в две сотни футов. Она умерла. Ушла навсегда, окончательно и бесповоротно. Настоящая жизнь кончилась. Это ужасно. Так мерзко. Этого не должно быть с людьми. Надо, чтобы оставалось какое-то время на приготовление к смерти, последнее «прости» и все такое. На последний поцелуй…