- За победу! - громко произнес я и, посмотрев на стоявших под окнами, выпил эту водку в три приема до дна.
- О, карошо! Карошо! Надо кушайт! - кинул мне кусок курицы гестаповец в белой рубашке.
- Русские после первой не закусывают, - ответил я.
- О! Надо второй? Карошо... - С этими словами тот же самый фашист налил мне еще водки.
Я выпил и второй стакан до дна, хотя было уже тяжело - подташнивало. Когда же я увидел, как наливают третий стакан, то с ужасом подумал: "Вот ведь какой смертью придется умереть!" Но и на этот раз отказался от предложенной еды:
- Русские и после второй не закусывают.
Не ожидая подобного, гестаповцы на мгновение притихли, а потом жирными руками тыча мне в лицо, наперебой закричали:
- Карош рус большевик! Карош!
- За победа много пить надо, много!
- За победа умирайт много, мы любим патриот!
- Пей! Пей! Русски свиния...
Теперь уже самый старший по званию гестаповец подал мне полный стакан, и я с превеликим трудом выпил его. Тут мне стало по-настоящему худо, но на стол я не смотрю - там много вкусной еды. Гестаповец сует помидор и малосольный, с приятным запахом огурец:
- На, Иван. Перед смертью кушайт!..
Пришлось выдержать и это испытание.
- Мы и перед смертью не закусываем, - не очень громко, уже хмелея, произнес я.
Вдруг в комнату вошла старушка. Я ее хорошо запомнил: худенькая, с выбившимися из-под старенького, завязанного под подбородком черного платка седыми волосами. Она держала в руках блюдце, на котором лежало несколько огурцов и помидоров. Женщина направилась в мою сторону, приговаривая:
- Ироды! Издеватели! Найдется же на вас всевышний! Накажет... А ты, сынок, закуси, закуси, бедненький. Оно если что - и умереть будет легче, закуси...
Скорее слышу, чем вижу, глухой удар начищенным тяжелым сапогом в грудь старушки. Со звоном разбилось блюдце, помидоры и огурцы покатились по полу... За окнами раздались вопли, крики - и автоматная очередь прямо туда, в толпу...
- Гады! - кинулся я на ближайшего гестаповца, но от удара сапога потерял сознание.
* * *
Сразу же после войны я начал было писать воспоминания о былом. Не вспоминал - помнил... Вот и сейчас смотрю на выцветшую, с обтрепавшейся обложкой тетрадку военных лет - в ней всего-то десяток листков, написанных разными чернилами. Некоторые страницы так затерлись, что их уже трудно прочесть. Мудрено ли? Не только бумага, но и мы, боевые истребители, постарели, поизносились... И все же дороги мне эти листки, где я пытался писать, подражая известному автору, свою будущую книгу. Ни умения, ни терпения, ни времени тогда не хватило, но в этих тетрадочных листках запечатлен первый день моей борьбы в стане врага...
