В Эле я находил всех тех девочек, женщин, каких знал и о каких грезил – Настю, Эмму, Вику, и старшеклассницу с четвертого этажа родительского дома, и мою маленькую безымянную подружку из романтических сновидений мальчишеской поры, и тех роскошных недоступных полубогинь с репродукций старинных картин, и тех покорных, немного странноватых красавиц, каких я любил и ласкал в своих более поздних снах.
Они все смотрели на меня ее глазами, ласкали меня ее руками, и я, обнимая ее, обнимал их всех. С Элей последовательно, шаг за шагом, но с ошеломляющей и фатальной быстротой стали обращаться в реальность мои самые безумные фантазии.
Первым звеном в этой цепи стал «бархатный» секс, как называл я оральные ласки. Именно с Элей мы достигли в нем того высочайшего уровня, той открытости и свободы, каких мне не удавалось достичь с другими и какие до сей поры казались возможными только в воображении и снах. (Хотя никогда я не забывал и наш первый опыт с Аленкой.)
По обыкновению, Эля сперва уклонялась, хотя в ее зрачках уже зажегся огонек дьявольского искушения, укрощать который ей, очевидно, становилось все труднее и труднее, и вот однажды она вся, разом, раскрылась для моих ласк, забыв ложный стыд. Лицо ее, когда в изумлении от новых изысканных ощущений она приподнимала голову, чтобы взглянуть на меня, было бледно и искажено гримасой, прекраснее которой я ничего еще не видывал. Я приостановился, зачарованный.
– Ну же… – со слабой улыбкой простонала она. – Не отлынивай.
Не знаю, как я не умер от разрыва сердца в тот первый раз, когда она, сидя сверху на моей груди, продвигалась по мне – все ближе и ближе, с томительной медлительностью, дразня меня и себя, приближалась к самым моим губам, и я, прежде чем потерять себя, забыться в безудержной страсти и нежности, видел перед собой полураскрытый нежнейший бутон, отдающий сдобой и дурманом. Я едва не лишался рассудка от мысли, что это явь, что этот бутон предназначен мне, что он ждет моих трепетных касаний.
С того вечера Эля вновь и вновь жаждала повторения испытанного. Всякий раз ее пальцы мягко, но настойчиво направляли мою голову в желанную область, и я блаженствовал от этой ее настойчивости, ее очаровательного бесстыдства.
Да, как в давних моих мальчишеских грезах, так теперь в нашем с Элей полуреальном мире земные законы и запреты утрачивали силу. Вместе с одеждами мы сбрасывали с себя последнюю тень стыда и неловкости. Эля усаживалась, например, мне на шею, я обхватывал руками ее упругие ноги, поцеловав попутно одну и другую, и катал ее голышом по квартире, даже подбегал смеха ради к раскрытому настежь окну. Я ложился навзничь на скользкий паркет, а она выполняла надо мной поперечный шпагат (тут же вспоминаю, как в детстве проезжал на санках между расставленных ног подружек, хотя те и были в штанах, да к тому же зимних). Мы завязывали один другому глаза синей атласной лентой. И вот я кружил по комнате, натыкаясь на подыгрывающие хозяйке предметы, пытаясь поймать ее саму, невидимую и голую, по легкому дуновению, по запаху стремясь проследить ее беззвучные перепархивания. В свою очередь Эля, слепо расставив руки и плотоядно приоткрыв рот, ловила меня, а я старался легонько шлепнуть ее по попке или даже поцеловать и быстро отскочить. Мы пробовали одновременно доставлять друг другу оральное наслаждение, превращаясь в диковинную буддийскую фигуру, в клубок тел, ног и рук. И в эти фантастические минуты предельной оголенности и нежнейшего пения нервов мне чудилось, будто мы и впрямь единое, само себя ласкающее обоеполое существо.
