— Чудно говоришь! Вину доказать можно — на то свидетели есть, улики, ухищрения всякие. А чистоту?..
— Вот и все вы так! Друг за дружку горой, а себя обелить не можете!
— Зачем тужиться, если загодя виновным признан? Доходили до меня слухи, будто в Мельсине ныне за усердную службу и беззаветную верность каленым железом, кнутом да палаческим топором вместо червонного золота жалуют. Не верил, а зря, видно. — Крупное, иссеченное шрамами лицо Торгума, несмотря на горькие слова, слетавшие с губ, не отражало никаких чувств. Бесстрашный воин был скверным царедворцем, но не глупцом и, конечно же знал, какая участь постигла его старых друзей и соратников. Он не надеялся на пощаду и еще меньше рассчитывал, что сумеет убедить шада прекратить кровопролитие, однако сделать такую попытку считал необходимым — если не ради себя, то хотя бы ради страны, рубежи которой оберегал многие годы.
— От кого же слыхал ты, что шад Саккарема злодей-кровопийца? Уж не от брата ли своего Тайлара? — вкрадчиво поинтересовался Менучер. — Или от Бизара и его приспешников?
— До придворных твоих мне дела нет, как нет веры и словам и делам их. Но Ганглас и его панцирная кавалерия столько раз железной стеной вставали перед халисунскими полчищами, жаждущими завладеть богатствами страны нашей, что верю я ему как себе самому. Казнив его, лишил ты армию сердца ее. Крамаль, Фурдак, Лесисах — чем не угодили тебе славные эти хранители границ? Разве тем, что хребты не слишком гибкие имели? — неторопливо ворочая слова, словно тяжкие камни, проговорил старый воин.
— Значит, ты веришь им? Значит, они невиновны, и я казнил их, чтобы утолить свою ненасытную жажду крови? — Менучер стиснул в руке золотой стаканчик, словно намереваясь запустить им в собеседника.
— Хранители границ не могли предать Саккарем, — терпеливо повторил Торгам. — Они не могли сговориться ни с кочевниками из Вечной Степи, ни с халисунцами. Они, как и я, доносили тебе, что войска твои содержатся впроголодь, крепости разрушаются, флот ветшает. Веру предков забыли ради заморских Богов-Близнецов. А налоги по-прежнему год от года растут, народ Саккарема нищает. Эти слова ты называешь изменническими? На торных дорогах и проезжих трактах хозяйничают разбойники-урлаки, при одном упоминании о которых разбегаются отряды посланных тобой стражников. Ибо они голодны, а командуют ими трусы, озабоченные лишь тем, как бы набить собственную мошну. — Торгум поднял седую голову, и впервые в глазах его сверкнуло пламя гнева. — Разве не известно тебе обо всем этом? Почему же называешь ты людей, обратившихся к тебе со словами тревоги и предостережения, предателями и изменниками? Почему пытаешь и рубишь головы тех, кто хочет отвратить тебя от пропасти, в которую катишься ты вместе с благословенным Саккаремом? Видно, и впрямь отвернулась от нас Богиня, коли незрячими стали очи венценосного шада, а уши его не слышат слов правды, не внемлют крикам горя народного.
