Старшинасадиться не стал, думая о том, что обещал, троим ребятишкам пойти с ними после обеда на ярмарку.
- Успокойтесь, пожалуйста. Ведь его все равно уже не воскресишь.
- Денег при нем не было никаких. Уж это точно.
- Официальные показания дадите потом.
- О господи, да никакой он не пьяница! Пил, как все пьют. С утра глоток, вечером капельку. И когда пил? Только если дома было что выпить.
Старшина попытался возвысить голос:
- Алкоголь в данном случае не имеет значения. Убийство, прошу прощения, - это вам не вождение автотранспорта в нетрезвом виде. Будь он убийцей, - тогда другое дело, но ведь убили-то его!
Маргит Шайго сделала жест, словно считая пальцами монетки.
- Но ради чего? Ради какой выгоды? Старшина, наконец, сдался и сел.
- Выкладывайте все по порядку! Кто был у вас в доме, вчера?
- О сыне я не люблю говорить. Как вспомню его, так всегда плачу. Есть ли у вас сердце, господин начальник? То бишь, простите, товарищ. Кровь у него больная, у бедняжки, не свертывается, а его все равно в солдаты забрали. Зря я с ним к начальнику ходила, oттуда и забрали. А ведь он у нас единственный, разве этого мало?
Старшина глянул на нее с подозрением, и она еще пуще зашепелявила:
- Очень уж отец его любил. До того любил, страсть. Помню, вернулся домой после фронта, увидел его, всплеснул руками да как закричит: «Вылитый я! Именно таким я был в полтора года!» Ах, Ферчике, Ферчике!
Она умолкла и, глядя старшине в рот, ожидала результата.
- Ну и что же? - не выдержал тот. Женщина с минуту словно колебалась.
- Когда сын еще совсем малюткой был, я ему говорила: «Вот приедет домой твой отец, он тебя на спине пока тает!..» - И она пустилась в воспоминания о том, как бесконечно добр и отзывчив был ее покойный Шайго, как помогал всем, кто обращался к нему за помощью, Затем она перешла к описанию его отцовских добродетелей. Слова сыпались как горох; подумать только, их Ферчике уже в три года научился читать, а когда ему минул четвертый, он умел написать печатными буквами все, что ему хотелось.
Она опять вздохнула и, по всей видимости, собиралась пустить слезу, но вместо этого сняла с головы платок. У старшины округлились глаза. «Ей, пожалуй, нет и пятидесяти»,- подумал он и не на шутку встревожился при виде того, сколь смиренно и целомудренно она моргает глазами, освободившись от платка. В испуге он вскочил и распахнул дверь - не придет ли кто ему на выручку. Но коридор был пуст, все люди были на праздничной площади. Вдова глядела через стол на его пустующий стул.
