– Теперь ты надо мной смеешься, – с упреком проговорила она.
– Я в жизни не говорил серьезнее, Сигурни, – возразил он, подняв глаза. – Я предлагаю тебе мой меч, мой опыт, а если понадобится, и мою жизнь. Все это твое – отныне и навсегда.
– Да будет так, – неожиданно для себя сказала она. В чертог вошел слуга, поклонился и доложил:
– Сюда едут солдаты, господин, около тридцати человек. С ними тот, о котором вы говорили – в зеленом наряде.
Асмидир тихо выругался.
– Побудь в другой комнате, Сигурни. Положение может стать щекотливым.
– Кто этот человек в зеленом? – спросила она.
– Искатель. Он почувствует, что ты здесь. Один из слуг проводит тебя куда нужно, а я приду к тебе, как только смогу.
Обрин снял шлем и откинул кольчужный наголовник, подставив лицо и волосы свежему горному ветерку. Пристроил шлем на плоский прибрежный камень, положил сверху кожаные перчатки.
– Красивые места, – заметил Колларин-Искатель. Он тоже присел у ручья и стал умываться.
– Как у меня на родине, – сказал сержант и отошел посмотреть лошадей. Их разместили чуть выше по течению, при них стоял часовой. – Дай им остыть, а потом напои, – приказал Обрин.
– Так точно, мой капитан.
– Сержант! – рявкнул Обрин.
– Виноват, сержант.
У Обрина на душе сделалось совсем скверно. Ну, началось, думал он. Слух о его временном повышении разошелся быстро. Солдаты думают, что это забавно, но ему самому не до шуток. При их отъезде из казарм Цитадели присутствовало несколько офицеров, и толстый лейтенант Масирик, троюродный брат барона, во всеуслышание сострил: "Свинья, наряженная в шелка, все равно остается свиньей – верно, друзья? "
Обрин сделал вид, что не слышит. О его капитанстве скоро забудут, а наживать себе такого врага, как Масирик, совсем ни к чему.
Они стали лагерем в лощине, где тек ручей. Разведенные здесь костры издали не будут заметны, а часовой на ближнем холме предупредит о любых враждебных поползновениях. Вряд ли, конечно, кто-то будет пытаться освободить пленного, но устав предписывает командиру, при отсутствии укрепленного лагеря, принять определенные меры. Два костра уже горели, из котелков над ними пахло мясной похлебкой. Обрин поднялся на холм, сел на камень. Отсюда он видел Колларина у ручья и солдат, занятых своими делами. Пленника, связанного по рукам и ногам, посадили у вяза на краю лагеря. Лицо у него было в крови, один глаз подбит.
Обрин смотрел на него с неловким чувством. Он знал Фелла около четырех лет, и тот ему нравился. Сержант хорошо разбирался в людях и видел, что этот горец человек сильный, гордый и честный, уж никак не злодей. Но кому какое дело до того, что думает какой-то сержант? Приказ есть приказ, его надо выполнить, вот и весь разговор. В пещеру, где прятался Фелл, их привел Колларин. Лесничего взяли спящим, и с того времени он не сказал ни слова. Успел, однако, разбить нос Баккеру и сломать челюсть новобранцу Клеббу. "Так тебе, Баккер, и надо, – ухмыльнулся про себя Обрин. – Твою жирную рожу с бегающими глазками расплющенный нос только краше сделает".
